Енот, нутрията и другие зверята - страница 19

Выход из норы забили куском дерева.

— Говори, зверовод, где копать, — сказал я Косте.

Костя немного подумал, подошёл к единственному росшему немного в стороне кусту тала.

— Здесь, под этим кустом, — уверенно сказал он.

— А может быть, тут, против выхода?

— Нет, папа, здесь. В письме сказано: «Длина норы пять-шесть метров, запасных выходов не бывает. Жилая камера обычно под каким-нибудь кустом между корнями, неглубоко от поверхности земли…» Я это наизусть выучил.

Копать было трудно: мешали корни. Пришлось вырубать их топором, они пружинили, не поддавались. На глубине около полуметра открылся ход. На гнездо не попали. Стали рыть второй колодец у самого основания куста. Копать стало ещё труднее. Костя выгребал землю руками, с трудом обрывая тонкие крепкие корешки.

Вдруг у него под руками зашевелилось что-то мягкое, земля рухнула, и всё семейство нутрий оказалось на виду. Нутрията прижались к стенке, старшие прикрывали их своими спинами.

Я схватил сак и накрыл яму. Но нутрии и не думали бежать. Они злобно ворчали, оскалив длинные, плоские и острые, как долота, передние зубы, готовые защищать своё потомство.

— Старых надо забрать, молодые не уйдут, — сказал я. — Давай рукавицы.

Костя придержал сак, а я сунул руку в яму и ухватил одну из старых нутрий поперёк туловища. Пока я переносил её в корзину, она успела цапнуть своими долотами выше рукавицы в руку.

Нутрията величиной с большую крысу жалобно пищали, сопротивлялись и тоже пытались кусаться. Их было семь.

Скоро вся семья сидела в корзине. Погрузили всё в лодку, я обмыл, перевязал рану, и мы поплыли домой.

Вы не знаете нашего колхозного ездового Васю Димкова? Того, что живёт на набережной, как идти к Дону, — налево вторая хата? Некоторые зовут его Василёк. А какой он там Василёк, если весь чёрный как галка — одним словом, цыган! Ездовой он хороший, и так парень ничего себе, только любит приврать. Скажет иногда такое, что уши вянут, и божится: «Вот те святой крест! Не сойти с места, правда!»

Так вот, прибежал он однажды с поля под вечерок и возбуждённо стал рассказывать что-то парням и девчатам, что собрались у кассы кинотеатра в ожидании билетов. Толпа росла. Ребята смеялись, подшучивали. Никто не верил Димкову, и всё-таки слушали, переспрашивали, просили повторить.

А произошло с Васей вот что. Привёл он коней на попас к Иванковой роще, спутал и только хотел уходить, как в роще кто-то крикнул: «Маргольф! Маргольф!» Василий прислушался… Кто-то в лесу точил подпилком пилу, заржал жеребёнок. «Цыгане остановились табором», — решил Василий и пошёл в рощу. Там, конечно, никого не было. Какие же теперь цыгане кочуют? Но когда он углубился в лес, сзади опять услыхал: «Маргольф!» Сейчас же справа и слева отозвалось замогильным голосом: «Маргольф… Маргольф…» Жуть взяла Василия, он повернул обратно, ускоряя шаги. Вдруг сверху раздалось: «Ку-ка-ре-куу!..» Димков побежал, спотыкаясь о корни, а сверху, справа и слева закудахтали куры, ржал жеребёнок, мяукали кошки, орал петух. Василий даже уверял, что за ним кто-то гнался, пока он не выбежал из леса.

Назавтра только и разговору было в станице, что про таинственный «маргольф». Мнения ребят, друзей Кости, разделились. Одни утверждали, что это филин, другие — сыч, третьи — сарыч. Но все сходились на одном: надо пойти в рощу и узнать, кто напугал Василия. Пятеро отважных вызвались это сделать. Пришли ко мне. Что я мог сказать? Ни филин, ни сыч, ни сарыч не могли издавать тех звуков, о которых рассказывал Димков, кроме разве мяуканья. Но главное — все они птицы ночные, при дневном свете спят. Оставалось только предположить, что парню послышалось, что он, того не желая, приврал. А проверить всё же не мешает.

Костя выпросил у меня на всякий случай ружьё, и группа выступила в разведку.

Лесочек, или, как его называли, Иванкова роща, был в двух километрах от станицы.

Разведчики бесшумно вошли в рощу и засели под деревом на мягкой зелёной выстилке из опавшей листвы.

День клонился к вечеру. Лес был прозрачным и далеко просматривался. Среди зелёных дубов пламенели красные листья дикого винограда. На оголённых кустах шиповника поблёскивали огненные язычки созревших ягод.