Энтузиаст - страница 16
— Ранеными? А много их было? — спросил Да Рин, сразу связав услышанную им новость с рассказом тех, кто бежал из батальона Ф.
— На первый взгляд, не меньше сотни.
«Если внизу не найдешь ночлега, то еды там тоже не будет, — подумал Да Рин. — Раз лейтенант из штаба дивизии, значит, он знает, как туда добраться. Если мы и вправду разопьем коньяк, как он говорит..!»
Они прошагали добрых полчаса — лейтенант Андреис шел впереди с ранцем за плечами, альпийский стрелок Да Рин без поклажи следовал за ним. Шли довольно быстро, несмотря на кромешную тьму и ветер с гор, покуда не добрались до развилки. Да Рин сразу узнал это место. Если свернуть налево, пройти метров сто, там будут дома, которые за несколько часов до этого были пусты. Но лейтенант свернул направо.
«Готов поспорить, там никого не было, — подумал Да Рин, — ошибся я, должно быть, это не те дома. Повезло мне, что встретил лейтенанта».
— Хотите, — предложил он, — я понесу вам ранец?
— Хорош, нечего сказать! — ответил лейтенант. — Надумал взять ранец, когда мы уже почти добрались до места!
То, что стрелок следовал за ним, придавало уверенность, позволяло чувствовать себя командиром. В Берате ему сказали, что штаб дивизии расположен у горной тропы на высоте тысяча сорок метров. Если считать, что долина находится на высоте в двести-триста метров над уровнем моря, то подняться нужно метров на шестьсот-семьсот. На офицерских курсах их учили, что человек, обычным шагом идущий вверх по тропе средней крутизны, за час преодолевает подъем в четыреста метров. Даже приняв во внимание задержки в пути, привал, темноту и ветер, Андреис мог считать, что пройденный им путь равен тому, который можно проделать за два часа ходьбы в нормальных условиях. Если добавить, что повороты уже кончились и тропа идет почти прямо вдоль не очень крутого склона, то дома штаба, по всем приметам, покажутся с минуты на минуту.
«Поглядеть на него, — подумал Да Рин, — так этот лейтенант ломаного гроша не стоит. А на деле оказался молодцом. Честное слово! Ранец несет всю дорогу сам. Идет ровным, хорошим, уверенным шагом, а ведь тропа-то узкая и почти сливается с горой. Да, видать, человек решительный». Да Рину нравились решительные люди. А что если лейтенант захочет сделать его своим вестовым? И он уже думал, как напишет об этом своей жене: «После того письма, что я тебе отправил, кончилась моя служба в столовой для летчиков, но ты все равно будь покойна — теперь я» в надежном месте. Судьба мне послала лейтенанта из дивизии, и он взял меня к себе вестовым. Я теперь в безопасности, да и на еду тоже нечего жаловаться… Если вспомнить, сперва с лейтенантом было не совсем ладно. «Но тут я сам виноват, — подумал Да Рин. — Нужно знать офицеров: сначала они бог знает что из себя корчат, а потом все обходится. Надо только уметь к ним подъехать, а не то примутся тобой помыкать и так с тебя и не слезут».
Они еще немного прошли вперед. Опять вспыхнуло зарево, по величине равное первому. Лейтенант рывком повернул голову, и Да Рин успел разглядеть его совсем еще юное лицо, лицо мальчика. Теперь Да Рин был убежден, что этому юнцу необходим такой вестовой, как он. Поэтому он сказал:
— Господин лейтенант, вы правы. Гроза и есть.
— Ты так думаешь? — спросил лейтенант.
До них докатился шум взрыва, который раздался в той же стороне, что и в первый раз, только теперь как будто чуть подальше.
— А чему ж еще быть, как не грозе? По мне — наверно гроза.
Лейтенант повернулся и зашагал дальше.
Да Рин знал, что это были за взрывы. Любой горец, приходилось ли ему работать на шахтах или нет, знает, что такое взрывчатка. Нет, зарево — не молния, грохот — не гром. Взрывчатка это. Взрывают мосты, склады с боеприпасами или бог весть что. Придется это по душе лейтенанту или нет, но фронт летит к черту. Да Рин ощутил неприятную пустоту в желудке. Тут и голод (сушеные финики лишь воспоминание о чем- то приятно пахнущем, но скорее вызывающем желание съесть что-либо посущественней), но не только голод — тут и ощущение того, что вокруг них лютует беда. И еще этот подъем на незнакомую гору, и темень, и холод. Холод здесь собачий. Но сам по себе холод не страшен. В горах досаждает не холод, а ветер. Порывы ветра с гор становились все сильней, ветер хлестал по лицу, покалывал уши, забирался под куртку, под сукно брюк, проникал сквозь белье, добирался до самого тела. Иногда порывы ветра становились столь сильными,/что приходилось нагибаться и пережидать, пока истощится его ярость. Что за изверг этот генерал, загнавший штаб дивизии на самую вершину горы! Ему-то чего удобней, ночью спит себе на койке, днем посиживает у камина, рисует значки на карте, пишет приказы. А каково тем, кто послан в дозор, каково таким, как Да Рин, которым нужно доставлять сюда письма, пробираясь сквозь ад кромешный? Будь проклята война, будь прокляты все генералы на свете! Чем позже они с офицером доберутся до штаба, тем меньше надежд, что хоть ложку супу получишь.