Эолова Арфа - страница 6
— А что же делают при остановке сердца?
— Спустя шесть минут уже, увы, ничего. Смиритесь, голубушка моя.
— Нет! — решительно отказалась смириться Марта Валерьевна. — Он еще не умер. И если он умрет, то умрет не сейчас. И факт смерти констатируете не вы с Татьяной, а наш постоянный личный врач.
— А нам что прикажете констатировать?
— Сердечный приступ, который вы легко устранили.
— Вот так да! — произнесла сонная рыба Татьяна.
— Именно так.
Марта Валерьевна подошла к шкатулке, стоящей на камине рядом с фотографией, на которой Эол Федорович дарит ей Париж, достала оттуда румяную пачку, отсчитала восемь изображений моста через Амур в Хабаровске и положила перед врачихой, отсчитала еще шесть и протянула медсестре.
— Надеюсь, этого будет достаточно?
Регина Леонардовна тяжело вздохнула, и хозяйка дачи собралась услышать от нее что-то типа: «Милая, вы с ума сошли! Взяток мы не берем. Хотя заработки у нас, сами понимаете, не ахти», — но врачиха подвигала губами, словно убегая от поцелуя, и произнесла деловито:
— Десяточку добавьте, и по рукам.
— А мне пятерочку, — выпалила рыба и покраснела.
— Ноу проблем, — усмехнулась Марта Валерьевна и подарила медсестре еще один мост, а врачихе два.
Прежде чем наступило то заветное воскресенье их знакомства, Эол Федорович Незримов успел прожить довольно долгую и насыщенную яркими событиями жизнь.
Когда перед Новым, 1945 годом наша армия стремительно шла добивать фрицев в их логове, ему исполнилось четырнадцать, и он молился: хоть бы война шла еще четыре года, а то я так и не успею на нее попасть. Но война не послушалась.
На вступительных экзаменах в горьковское художественное училище его спросили:
— Эол — это в честь бога ветра?
— Нет, это аббревиатура, — соврал он, зная, что в комиссии сплошь заядлые коммунисты. — Эол означает «энергия, освобожденная Лениным».
— Вот как? Интересно, — важно произнес председатель комиссии известнейший нижегородский художник Харитонов и стал внимательнее и медленнее листать представленные восемнадцатилетним юношей картинки.
С детства Незримов бредил кинематографом и, мечтая снимать кино, делал рисунки, составляющие как бы фильм. Внизу каждого вписывал слова героев или какие-то ремарки типа «Дождь лил как из ведра», «Поднялся неистовый ветер» или «Березин так и ахнул от ужаса!».
Полистав, Харитонов переглянулся с коллегами, хмыкнул и вместо того, чтобы поставить точку в виде «Ну что же, вы приняты», припечатал:
— Эол Федорович, вы всерьез считаете, что можете стать художником?
Минуту он не мог ничего ответить. Наконец выдавил из себя:
— Да, считаю.
Харитонов вновь с огромной иронией переглянулся с другими членами комиссии.
— Видали? — Еще больше приосанился и добил: — Напрасно. Вам, голубчик, с вашими комиксами не к нам надо поступать, а в Москву, в институт кинематографии. Что скажете?
«А по морде не желаете ли?» — так и подмывало ответить, но Эол сдержался, сосредоточился, собираясь произнести что-то типа: «Нет, я мечтаю у вас учиться, здесь, в родном Горьком», — но обида перехлестнула его, и он металлическим голосом ответил:
— Да сколько угодно!
— Что значит «сколько угодно»?
— А то и значит. Поеду и поступлю. Вам назло. Дайте мне сюда мои рисунки!
Он схватил свою стопку, выпрямился перед комиссией:
— Вы еще обо мне услышите. Еще пожалеете!
Решительно зашагал к выходу.
— Видали молодца? — усмехнулся Харитонов. — А что, мне такие нравятся. Энергия, освобожденная Лениным! Вернитесь, еще поговорим!
Уже в дверях Эол оскорбленно оглянулся:
— Не о чем мне с вами разговаривать. Не хочу я, чтобы так все начиналось. Ауфидерзейн!
И поехал в Москву...
— Люблю людей с необычными именами, — мурлыкал Герасимов, рассматривая незримовские комиксы. — Эол — в честь бога ветра?
— В честь, — кивнул Незримов, с радостью видя, что он и рисунки нравятся выдающемуся кинорежиссеру. И его прославленной жене, сидящей рядом.
— Стало быть, потомок богов? Чей там он сын был? Зевса?
— Посейдона, — поправила мужа Макарова.
— Бога морей. Стало быть, Эол Посейдонович, — с ласковой усмешкой проговорил Герасимов, продолжая листать рисунки.