Эпоха крестовых походов и ее герои - страница 12

Европа конца 1189 года под разливом третьей крестоносной волны была полна возбуждения и тревоги. Ни второй, ни впоследствии четвертый походы не заставили вспомнить то, что пережито было в первом. Но третий был окружен той же торжественной всенародностью. Как сто лет назад, в феодальных замках, на погостах деревенских церквей и на городских площадях не говорили ни о чем, кроме вестей, приходивших из Палестины.

Множество знатных и незнатных воинов давно уже находились на пути туда или высадились на палестинских берегах, пополнив ряды огромной армии, собравшейся у Акры и начавшей ее осаду. Более полусотни кораблей с севера, несущих ополчения норвежцев, датчан, шведов и фризов, обогнули берега Испании. Фридрих Барбаросса со своей немецкой армией пробивал себе путь через горы и равнины Малой Азии. Все ожидания были теперь обращены на запаздывавших королей Англии и Франции, которые уже приняли крест и дважды — в декабре 1189 и январе 1190 годов — повторили обет. В их приготовлениях сказалось все их несходство. Филипп думал не столько о походе, сколько о том, что наступит на другой день после него. Судьба его королевства, казны и архива, только что начинавшего расцветать Парижа заботила его гораздо больше, нежели судьба далекого предприятия, в которое он ввязывался почти против собственной воли, подталкиваемый настроением окружающих. Уходя, он все готовил для возвращения и, принимая обязательства, думал, как бы свести их на нет. Этот холодный и трезвый государь знал, что настоящее дело ждет его в начинающем крепнуть его домене — в Париже. Не желая и опасаясь нажимать на плательщика своей страны, он, хотя и издал вместе с Ричардом постановление о всеобщем сборе в интересах похода так называемой «саладиновой десятины», охотно покрывал всех уклоняющихся от нее и то, что удалось собрать, намеревался использовать не на Иордане, а на Сене.

Ричард же все напряжение мысли сосредоточил на крестовом походе. Сам себе военный и морской министр, интендант и министр финансов, он показал себя в этих сборах первоклассным организатором. Правда, при этом цели были принесены в жертву две цветущие страны — Англия и анжуйская, то есть Западная, Франция. Облеченный всеми полномочиями, кардинал Иоанн выкачивал «саладинову десятину» из Лиможской и Пуатевинской епархий. Другие агенты Ричарда делали то же в Англии. Учтя и реализовав сокровища своего отца, Ричард целиком направил их на организацию похода. Затем началась торговля всем, что только можно было продать, в особенности в Англии — потому ли, что здесь руки его были свободнее, чем в сеньориях, где он чувствовал себя вассальным государем, или потому, что он был равнодушен к судьбам своих островных владений и глух к идущим оттуда голосам. Города, замки и различные феодальные права, сюзеренитет над Шотландией, укрепленный усилиями его отца, графство Норгемптонское, проданное им за хорошую цену дурхемскому епископу («из старого епископа я сделал молодого графа»), — все брошено было на благо крестового похода.

При этом Ричард широко использовал буллу папы Климента III, который потребовал от тех, кто не участвует лично в походе, оказывать королю материальную помощь. Самых богатых своих прелатов и даже отчасти баронов Ричард часто вопреки их желанию отказывался взять в поход, но обложил поборами в десятки тысяч фунтов.

Даже ко многому привычных современников Ричарда поражала устроенная им «бесстыдная спекуляция». Например, он объявил недействительными все грамоты, прежде утвержденные государственной печатью, и потребовал для признания их законности приложения новой специально заказанной печати, взимая при этом случае соответствующую пошлину. Его известную шутку, что он «готов продать сам Лондон, если бы нашелся покупщик», люди знающие не могли не сравнивать с тем бережным вниманием, с каким Филипп II Август перед своим отбытием в поход отнесся к нуждам Парижа.

Свидетели безудержной распродажи Англии, даже при сочувствии целям похода, полагали, что она выходит за пределы здравого смысла, и искали для нее различных объяснений. Эти объяснения часто сводились к тому, что король видел в походе последнее свое предприятие — то ли потому, что он в порыве энтузиазма мечтал отдать крестоносному делу собственную жизнь, то ли потому, что он уже сознавал роковую надорванность своих сил, нажитую в скитаниях и распутстве. «Он желчно-бледен. Он страдает лихорадкой, и на его теле более ста прыщей… Через них выходит худая кровь», — такие слухи распускались о короле. Одновременно, впрочем, слагались песни и ходили легенды о его красоте и телесной мощи, и, кажется, эти легенды заслуживают больше доверия. Во всяком случае, хроники о недугах Ричарда заговорили только после многих недель осады Акры, когда половина войска (Филипп II Август не явился исключением) переболела различными болезнями. Желчная бледность и худая кровь слишком хорошо укладывались в общую картину для тех, кто хотел подчеркнуть в Ричарде дьявольскую природу.