Ещё о женЬщинах - страница 33

Я заметил:

— А вдруг совсем не клала?

Баба поставила чайник и рассуждает:

— Может, у неё мандавошки. (Меня как обожгло: а вдруг у него? Бр-р!)

Блядь косоглазая, не успокаивается баба, наливая кофе. Я тоже попросил чашечку, а поскольку было очень горячо, то мы не спешили.

— Знаешь, Бог с ней, что блядь, — рассудил я, с удовольствием прихлебнув кофе. — Всё ж таки жертва общественной ситуации…

— Какой ситуации! — баба поморщилась. — У всех ситуация, а блядь она одна.

— Да ни фига не одна, — уточнил я.

— Ты на кого намекаешь? — живо заинтересовалась она.

Я в принципе ни на кого не намекал, но если б я сказал, что ни на кого, она бы подумала, что на неё. Пришлось соврать:

— На Наташу, например.

— Наташа сирота, — вздохнула баба.

— Да ни фига себе сирота! — опешил я. — Этак и я тоже сирота! Ей сколько лет — пять, шесть? Сирота, блин! Да в её возрасте люди и должны быть сиротами. — И прикусил маленький язычок, ибо тут мог быть усмотрен намёк на здравствующих тестя и тёщу, и спешно загрузил:

— А что, сиротам типа всё можно?! Типа социально близкие? Ты тоже, между прочим, — воодушевился я, — не из пуховиков дворянского гнезда! Ты тоже хлебнула — и ничего! Чувство собственного достоинства, и бережёшь честь смолоду!

— Не подхалимствуй, — пригорюнилась баба, вспомнив непростую свою юность, в которой были и друзья-хулиганы, и пьяные подружки, и яростный стройотряд штукатуркой, оставивший след не только в её душе, но и на теле. Шрам на лодыжке от язвы, полученной в стройотряде посредством погашения кусочка извести непосредственно на молодой бабьей коже, а также разные катастрофы. Однажды в коровнике она сверзилась с лесов на молодого телёночка, у неё на бедре был чёрный синяк величиной с голову телёночка, а тот, в свою очередь, неделю не просил кушать, стал вообще придурковатым, а когда вырос, оказалось, что у него не стоит бычий хуй, и его отдали в поликлинику для опытов. Особенно запомнился ей обряд инициации, который заслуживает отдельного описания, но это огромная тема, не встраивающаяся в рамки проблемы пола, и мы к ней обязательно вернёмся, но не сейчас. Ну и по мелочам — почерневшие от ржавой воды зубы и прочий педикулёз.

— Знаешь, — почесал я грудь, вешая рубаху на те же плечики, — это ничего. Пускай пахнет двумя женщинами вместо одной, это ничего.

— Ах двумя? — прищурилась баба, уже снявшая было правую туфлю, но теперь надевая её обратно на то же самое место. — Значит, от меня так же пахнет?!

— Да что ты! — всплеснул я руками. — Наоборот! Совсем не так, я про что и говорю, что будут разные запахи! Ну ладно, ладно, не буду. Пошли вообще в сарай.

— Да, в сарай! Там ни лечь, ни сесть, и щепки в колени втыкаются.

— Ну давай бросим одеяло.

— Да? Сам на своём одеяле ебись!

— А что такого? — выразил я искреннее недоумение, хотя знал, чем ей не мило это старое одеяло.

Она не брезглива, но ревнива. Поэтому ей не нравится, что на одеяле остались критические следы моей бывшей подруги. Жизни. Эти следы давно высохли, испарились, присыпались пылью, остатки погребены под новыми наслоениями, и сам спектральный анализ не обнаружил бы их, хотя я не силён в спектральном анализе, может быть, и обнаружил, но ревнивая память обнаруживает легко. А ларчик, как оказалось впоследствии, просто открывался: мы подстелили его обратной стороной.

Она молчит. Я прикалываюсь:

— Чё ж ты такая нежная, блин, достала! Давай тогда поедим.

— Вам бы, мужикам, только жрать.

«А вам бы, бабам, только», — подумал я, но решил лучше подлизываться и сказал:

— Я ж, блин, проглот.

— Обжора!

— Свинья!

— Блядун!

— Пидор!

— Почему это ты пидор? — не поняла она и внимательно посмотрела на меня.

— Ну так, — пожал я плечами, — это я в общем смысле, типа козёл там. Это чтобы ты меня утешила, я же подонок, ничтожество.

— Ой, кончай, — говорит баба, снимает туфли, осматривает их изнутри и поправляет оторвавшуюся подкладку. Вдохновлённый, я восклицаю:

— О да! Я недостоин утешений! — И в горести изо всех сил хлопнул себя ладонью по лбу. Получилось так звонко, что баба вздрогнула и с грохотом уронила туфли. Я проследил за ними взглядом и удивился: