«Если», 1998 № 03 - страница 10

Обнаженные, но невидимые для чужих любопытных глаз, мы с Афродитой рука об руку бродили по залитому утренним солнцем берегу кишащего рыбой моря, и она шепотом рассказывала о том, где нам предстоит побывать, и о том, что нам предстоит испытать.

— Тадж-Махал, — говорила она. — Летний дворец махараджи в Удайпуре. Персеполь, весенний Исфахан. Баальбек. И, конечно, Париж. Водопад на реке Игуасу. Синяя мечеть, Фонтаны Голубого Нила. Мы будем любить друг друга в вилле Тиберия на Капри, и между лапами Сфинкса, и в снегах на вершине Эвереста…

— Да, — говорил я. — Да. Да. Да.

И думал при этом: «Зевс. Зевс. Зевс».

И мы с Афродитой странствовали по всему миру и видели все его красоты и чудеса, и было их не счесть. Словом, она заставила меня не думать о моем предназначении. Путешествовать с Афродитой, скажу я вам, это настоящая сказка. Поэтому я позволил себе отвлечься.

Но не забыл, для чего рожден на свет.

Я — воплощенное беспокойство и всесокрушающая сила. Таким я родился. Того, с кем я должен поквитаться, поблизости нет. Но он жив, я знаю! Он прячется под чужой личиной. Притворяется смертным — может, потому, что ему это нравится, а может, у него просто нет выбора. Как ни крути, в этом лучшем из миров бродит тот, кого Зевсу надо бояться, от кого надо скрываться. Тот, кто сильнее Зевса, как Зевс был сильнее Кроноса, как Кронос был сильнее Урана.

Но я его разыщу. И когда это случится, я сброшу маску и явлюсь таким, каков есть. Ростом с высоченную гору. И вы увидите сотню моих голов, и ярость моя вырвется на свободу. И снова мы с Зевсом сойдемся в рукопашной, и на этот раз победа будет за мной.

Это я вам обещаю, милые смертные малыши. Можете считать мои слова предостережением.

Когда грянет битва, погибнут многие из вас. Как это ни печально. Да, человеческий разум в моем нынешнем теле мало-мальски научил меня состраданию, а потому хочу заранее попросить прощения за ущерб, который неизбежно вам нанесу. Мне очень жаль, честное слово, но ничто не заставит меня отказаться от возмездия.

Зевс! Ты слышишь? Это Тифон, последний титан, вызывает тебя на бой!

Зевс, где же ты?!

Один из авторов этой статьи, побывав год назад в горах Чечни, взял интервью у местного жителя, казнившего по приговору «шариатского» суда односельчанина — убийцу своей жены и детей. «Ну, теперь-то вы чувствуете себя удовлетворенным?» — спросил корреспондент. — «Нет, у меня троих убили, а я только одного. Еще двух родственников убить надо», — последовал ответ. — «А кого?» — «Не знаю. Мы над этим думаем. Может, отца, может, мать».

Понятия возмездия, мести появились, видимо, еще в ту пору, когда человек еще не совсем выделился из звериного царства. Изначально это было продолжением никогда не прекращавшейся борьбы за сохранение своего вида, позднее — семьи, рода, племени. Не случайно осуществление кровной мести чем-то напоминает то, как разъяренная медведица или тигрица идет по следу охотника, лишившего ее детеныша.

Долгие тысячелетия институт кровной мести помогал нашим предкам удерживать внутренний мир в своих сообществах, столь уязвимых перед лицом могущественных внешних сил. Не случайно языческие боги, возьмем ли мы пантеон древних греков, славян или германцев, не склонны были отказываться от сладкого чувства мести. Однако по мере усложнения форм человеческого общежития из своего рода регулятора месть превратилась в угрозу развитию. И становление любой цивилизации, как правило, начиналось с введения табу на кровную месть. В одних случаях ответственность переводилась в материальную плоскость — родичам убитого выплачивался выкуп, в других — виновного просто изгоняли «с поражением в правах». Но постепенно право на месть становится атрибутом либо государственной власти (в той части, которую сейчас мы бы отнесли к сфере уголовного права), либо, все более четко приобретая характер понятия «воздаяние», отходит к сфере Божественного провидения.