«Если», 2000 № 03 - страница 27

Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У палисадника, где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке, три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в машине было опущено, и я невольно прислушался.

— А помнишь, — говорила одна детским голоском, — как Виктория рожала, а Энрике принял роды?

— Ты все перепутала, — возразила старушка, чье птичье личико было словно затянуто паутиной. — Виктория родила от Энрике, а роды принимал Альберто.

— А вот и не Альберто, а Адальберто! — прошамкала третья, с провалившимся ртом. — Сама все путаешь.

Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали, парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос, обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и осторожно выдвинул ее из окошка. Но «парка» уже не глядела на меня. Она говорила весьма авторитетно:

— Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!

— Еще бы, — подтвердила старушка с детским голоском. — А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор?

— Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.

— А как ее любил Диего! Ах, как любил!

— Разве Диего? А не Альберто?

— Нет, Диего!

Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой «Москвич». Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске — в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером.

— Ну и как? — Нинель сияла от гордости. — Замечательный факт, ведь правда?

— Мы надеемся, — произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, — что в «Большой газете» найдется место для подготовленной нами статьи.

— Ну что ж, — сказал я, — давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым…

Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу.

— А они что — вооружены? — спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос.

По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки — ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.

Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара — рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним

— вы не поверите — с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы…

— Это Братеев, он наш сосед, — шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы… Как она сюда попала?.. Или это не она?..

— Настя, — позвал я негромко.

Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.

Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина… Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин.