«Если», 2003 № 10 - страница 38
А он только гладил ее волосы и довольно щурился на солнце, мало-помалу постигая то, что с детства понимали иные царственные особы. Иногда слова только мешают понимать друг друга.
«А ведь можно жить! — думал он, и грудь его, казалось, вбирала в себя по кубометру морского воздуха за вдох. — Пока не иссякла кредитная карточка, пока ты еще в состоянии сказать официантке на одном из четырех языков, которыми владел когда-то, или хотя бы показать на пальцах: «Пожалуйста, пару пива и какой-нибудь еды» — очень даже можно жить!»
Света права. Он стал больше слушать. Впервые в жизни у него хватало на это времени. Но это еще не все. Он и слышать стал лучше. И зрение как будто обострилось. Теперь он подмечал такие нюансы, на которые не обратил бы внимания еще месяц назад. Например, что Светик по три раза на дню меняет наряды, а когда красит ресницы, всегда немного приоткрывает рот. Что же делает с ним странный недуг с именем ведического божества? Вот уж воистину Индра-громовержец, действует не хуже молнии: сперва ка-ак жахнет прямо в мозг, а потом — либо мгновенная смерть, либо просветление. И кем он станет, когда синдром наиграется с ним? Калекой? Или, напротив, сверхчеловеком, который ничего не говорит, потому что все знает?
Профессор Станкович, ответьте, пожалуйста! Хотя бы подмигните.
Борис улыбнулся. Сегодня он без жалости, а скорее, с непонятной гордостью, словно ребенок с молочными зубами, расстался с «такси», «азалией» и «бессонницей», а совершенно необходимый в этих широтах «кондиционер» переименовал в детскую «холодилку».
Жаль только, что вместе с лексиконом не омолаживается весь организм, глядя на Свету, думал Борис. Он украдкой провел рукой по собственной шевелюре, которую тоже можно было назвать густой и даже непокорной, но, увы, разве что в седьмом классе, и пришел к выводу, что перебирать в пальцах ее волосы гораздо приятнее. Из озорства, от нечего делать или из желания перечудить экстравагантные прически аборигенок Светик этим утром соорудила на голове нечто несусветное: семь косичек, дерзко торчащих во все стороны и украшенных семью разноцветными и огромными, как у первоклассниц, бантами.
«Семицветик мой! — с нежностью подумал Борис. С той нежностью, на какую только способен немолодой уже человек, на пороге окончательной стабильности узнавший, что жизнь, которую, казалось бы, проще уже тихонько дожить, чем исправить, еще способна преподносить приятные сюрпризы. — Пусть у меня осталась всего тысяча слов, но все их я прошепчу тебе на ушко».
Судя по всему, ждать этого момента оставалось недолго.
Ее настроение было переменчиво, как субтропическая осень. Или это погода подстраивалась под перепады ее эмоционального ритма? Казалось бы, только что все было сверкающе-безоблачно, но вот подул ветер с севера и пригнал из-за далеких гор стаю туч, прохудившихся, пока пролетали над пиками. И вот-вот уже прольется ненужная влага, которая никому не принесет облегчения.
— Ну? — спросил он, на ранней стадии заметив ее упрямо вздернутый подбородок и немигающий взгляд, направленный на залив.
— Ничего!
— Ну, ну, ну…
Он завладел ее плечом, а следом и взглядом.
— Где-то там, — она упрямо отвернулась, указывая на море подбородком, — когда-то жила русалочка. Она пожертвовала голосом ради любви. А ты? Тоже отдал свой голос за пару стройных ножек?
Борис с сомнением взглянул на свои ноги. Пляжные шорты позволяли заметить: ноги как ноги. Жертвовать ради таких чем бы то ни было не имело смысла.
— Ты охладел ко мне, — спокойно сказала она. — Уже три дня ты не называешь меня де-евушкой. И я уже не помню, когда ты последний раз признавался мне в любви. Все прошло? Опять? Нет, ты ответь! И что дальше? Снова свидания в режиме «сутки через тридцать», а через полгода — последний звонок?
Он закусил губу и помотал головой, надеясь, что глаза его искрятся искренностью.
— Ты ведь не любишь меня, — пристально глядя исподлобья, сказала она.
— У-у… — отрицательно промычал он, понял, что сморозил глупость, и поспешил исправиться: — Угу. — Лучше, однако, не стало. — Глупышка! — нашелся он и попытался погладить ее по голове.