«Если», 2004 № 09 (139) - страница 20
Мы углубляемся в лес. Кроны деревьев смыкаются над нами, становится темно. Но Мари поднимает руку, и на кончиках ее пальцев возникает пламя — как огни Святого Эльма на реях «Летучего Голландца». Мы приближаемся к ручью и переходим его по бревну… вернее, я иду по бревну, а фея, держась за мою руку, летит рядом. Затем лес начинает редеть: мы выходим на поляну. Я вижу силуэты людей… нет, фей, ибо все они наги и крылаты. Некоторые стоят небольшими группами и разговаривают, другие летают или ходят по поляне… воздух полон негромких разговоров и шума от вибрации крыльев. Держась за руки, мы с Мари пересекаем поляну; феи замолкают и расступаются, потом провожают нас глазами. Я чувствую их взляды (сквозь рубашку) кожей спины.
Мы приближаемся к противоположному концу поляны — я вижу толстое дерево, могучий дуб. «Не отпускай мою руку», — шепчет Мари, и плавно взмывает, увлекая меня за собой. Странно: ни ей, ни мне не тяжело — будто я плаваю в воздухе в состоянии безразличного равновесия. Мы медленно поднимаемся… выше… выше… Вокруг становится просторнее — больше воздуха и ветра, меньше веток: мы у самой крыши леса. В стволе дуба открывается дупло; мы вплываем внутрь и оказываемся в небольшой комнате. Пол устлан одеялами, вдоль обтянутых шелком стен лежат подушки. Низкий потолок расписан странными узорами: переплетениями волнистых полос. На стене — овальное зеркало в массивной золотой раме. Мари делает плавный жест, и туманная дымка затягивает вход в комнату… густеет, становится плотнее… превращается в зеркало — точную копию зеркала напротив.
Мари хлопает в ладоши; огни Святого Эльма брызгами слетают с кончиков ее пальцев и летят в стороны — к висящим на стенах канделябрам. Вспыхивают свечи. Повернутые лицом друг к другу зеркала умножают их число, заполняя комнату трепещущим, как облако мотыльков, желтым светом. «Иди ко мне», — зовет фея… но я остаюсь на месте. Она подходит сама и обнимает меня. Целует в губы. Я возвращаю объятие и поцелуй… на губах остается горький привкус неиспользованных возможностей. Фея опускается на пол и тянет меня за собой — но я знаю, что нам никогда не быть вместе. Сердце мое разрывается от жалости: «Зачем я тебе? Ведь утром, когда мы проснемся, все вернется на круги своя». В воздухе зарождается низкий вибрирующий звук, будто кто-то коснулся самой толстой струны самой большой в мире арфы. «Не вернется, — шепчет Мари. — Если человек соблазнен пришедшей в его сновидение феей, он становится одним из нас… — она ласково улыбается и целует мою руку. — Феи бесплодны, они не могут иметь детей — это единственный наш способ размножения». Вибрирующий звук становится громче, резонируя у меня в груди, горле, висках. «В чем дело? — тревожно шепчет Мари, глядя снизу вверх. — Ведь ты выбрал меня… решил остаться со мной!» — «Я не могу быть с тобой», — хрипло отвечаю я. Свечи вспыхивают ярче, высекая из зрачков феи длинные голубые искры. Низкий вибрирующий звук достигает невыносимой громкости — и я понимаю, что он звучит внутри меня.
«Из-за нее?» — спрашивает Мари.
Прежде чем ответить, я на мгновение закрываю глаза.
А когда открываю — комнаты с зеркалами и свечами уже нет. Я лежу у себя в спальне, на кровати. В окно светит полная луна. У моего лица, подобрав ноги, сидит Мари. Глаза феи открыты, и я опять удивляюсь глубине их голубизны.
— Из-за нее, — хрипло выдыхаю я.
Мы проговорили до пяти утра, а потом… потом Мари улетела. Я не хотел отпускать ее, однако фея была непреклонна. Она объяснила, что без труда найдет, где жить, ибо колонии фей как бы растворены меж людских поселений… теория сия явно противоречила предыдущей, однако ловить Мари на слове я не стал. А когда рассвело, фея на мгновение прижалась к моей щеке и вылетела в форточку — я успел разглядеть, как она мелькнула на фоне прозрачной утренней луны и затерялась в водянисто-голубом небе.
На следующий день я вернулся к Сьюзен: жена встретила меня настороженно, и мне поначалу пришлось спать в кабинете. Но однажды, недели через три после воссоединения, она сама пришла ко мне ночью и с плачем влезла под одеяло (если честно, то я немножко струхнул: в столь растрепанных чувствах я видел ее впервые). После этого жизнь вернулась в привычную колею: у нас в доме царят мир и согласие, и о Мари никто вслух не вспоминает.