«Если», 2017 № 01 (248) - страница 9
— Ты, — говорю, — свое дело ведай, а в охотничье не встревай! Я хоть глазами слаб, а разбираюсь, поди, давно лохмарь по следу идет или только что учуял. Машину скоро соберешь?
Руками разводит.
— Только начал. Надо повозиться.
Вот то-то — повозиться! Предупреждал же — некогда будет гайки крутить!
Ладно. Кликнул я копейщиков, велел набрать дреколья в запас, отпрячь собак, которые позлее, и повел кругом вокзала назад по окореночному следу — в перехват зверя. Витька с горы семафорит, указует — совсем, мол, близко зверь, рукой подать, бери его в клешню, братва! Ишь, раздухарился, Чапаев! С верхотуры-то легко клешню показывать. Сколько тех клешней лохмарь пообкусывает, пока его копьями забьешь? Не знал бы я точно, что он один, разве отважился бы охоту без Машины начинать? Да и на одного бы не полез, когда б не нужда. Если можешь тихо от лохмаря свинтить — не раздумывай. Вот главная заповедь охотника.
Но сейчас деваться некуда. Подберется зверь к ватаге, кинется на баб с детишками — много ты с ним в толчее навоюешь? Потому идем навстречу.
— А ну, разберись в цепь! — командую. — И шуму побольше. Может, сам уйдет…
Мужики давай палками стучать, голосить, кто во что, а я громче всех — затянул старинную нашу песню охотного копейщика:
«Гоп-стоп, Сэмен, засунь ей под ребро!»
Ребята подхватили, раскатили в двадцать глоток, так что и страх прошел. Идем, как в атаку на пулемет.
И что ты думаешь? Помогло! Обогнули вокзал, смотрим — нет нигде лохмаря! Поле ровное, без бугорка, без колдобинки, только кленовые верхушки над сугробом торчат. Где же зверь?
Оглядываюсь на башенку, свищу Витьке — сверху-то небось виднее, куда лохмарь девался. Да где там! И маковки Витькиной не видать. Задубел, что ли, на ветру, уши греет?
— Вот он, след-то, — Леханя молодой показывает.
Смотрю — точно. Цепочка жиденькая тянется полем, еле-еле так по насту когтями царапнуто, а все-таки различимо. Лохмарь тут резко в сторону взял — должно, песню услыхал — и утащился куда-то в сторону холмов — домов бывших. Робеет, скотина! Не азартно ему в одиночку на артель переть.
— Пойдем за ним? — Леханя спрашивает.
Ну уж нет. Отогнали — и ладно. Подвиги нам сейчас ни к чему, вот будет Машина — тогда милости просим.
— А дед-то наш голосист, — Никитка Кочкин посмеивается. — Так песню орал, что и лохмарь испугался!
— Да, может, он старый дедов знакомый, — Леханя тоже скалится. — По голосу узнал, да и убрался от греха подальше!
Ржут. Как поняли, что не надо больше шеи под лохмариные когти подставлять, так, вишь, разобрало их. Бывает.
— Ну-ка, ты, прыткой, — Лехане говорю, — беги смени Витьку на башне! А то он примерз там, поди, задницей до кирпичей… Да гляди в оба, не в затишке хоронись! Прозеваешь зверя — шкуру спущу! Вояки, матерь вашу…
Полез Леханя на гору, а мы, остальные, тем же порядком назад двинулись, но — с оглядкой. Неспокойно что-то у меня на душе. Скорее бы уж Прокентий с Машиной заканчивал! Валить отсюда надо, пока беды не приключилось!
И как в воду глядел. Полдороги не прошли, вижу — несется Леханя во всю прыть с горы обратно, а в руках у него — прямо тошно мне стало — Витькина шапка!
Подбежал, задыхается, глаза дикие.
— Нету его там! — хрипит. — И дверь сломана…
Смолянкой много, конечно, не насветишь. Ступеньки кое-как видно — и скажи спасибо. Спускаемся друг за другом — я, следом Леханя, потом братья Кочкины — Данила с Никитой. Последним шаркает Гришка Перебейнос — старый хрен, вроде меня, но жилистый, а самое дорогое, что молчун. Сказано идти — идет. Скажут: стой — будет стоять. С умными советами не лезет. Умной тут уже есть один…
Остальных копейщиков я отослал ватагу охранять — мало ли что? Чую, однако, молодые сзади сопят неодобрительно, не нравится им этот наш поход впятером. Как будто мне самому нравится! Но в тесноте да еще в потемках что пятеро, что двадцатеро — один хрен. А только Витьку я просто так не брошу. Вдруг жив? Надо хоть попытаться спасти. Меня самого когда-то также спасли…
Лесенка узка да крута, винтом уходит в темень преисподнюю, а по сторонам здоровенные железяки обындевелые, тяги да колеса. Я поначалу удивлялся, что за нагромождение такое, а потом вспомнил: башня-то с часами! Вот это самое их нутро и есть.