Если бы не друзья мои... - страница 8

Прошел еще год, и деревья сторицей отплатили добром за добро. Все, от излеченных корней до последней ветки, они готовы были щедро угощать своих спасителей живительным соком, из которого, если его настоять на дубовой коре и жареном ячмене, получается крепкий и прозрачный, будто старое вино, напиток.

Вот и сейчас стоят они, три сестры, накинув на себя зимнее покрывало. И хотя не видно уже шрамов, хотя затянулись раны, они все равно напоминают о былых сражениях и о человеческой нежности. Их зовут плакучими. Люди плачут от горя, от боли, плачут от радости. Я думаю, что и березы тоже.

Колонна автобусов вырвалась вперед, и Тарков прибавил скорость. Он знал, что я хочу прибыть на поле боя немного раньше, чем начнется митинг. Из всех тех, кто через час будет стоять у памятника, я один воевал возле села, там, где находится братская могила. И мне хочется одному, без посторонних, подойти к холмику, под которым лежат мои погибшие друзья… И еще я должен побывать у нашего единственного дзота посреди поля, а может быть, мне удастся отыскать избу, где мы, тогда еще все вместе, уснули, смертельно усталые, на голом полу, подложив под голову руку.

…К постоянной и близкой опасности мы привыкли, казалось, гораздо скорее, чем можно было ожидать. Слова, будто только здесь, в окопах, мы узнали им цену, были редкие и короткие. Зачастую их заменяли жестом, кивком головы, взглядом, да и без всего этого мы быстро научились понимать друг друга.

Может, именно потому мне так хорошо запомнился разговор моих друзей Феди Пименова и Николая Сергеева. Это было 16 октября. С наступлением темноты немцы прекратили атаку. Мы только что опустили в свежевырытую яму троих курсантов из нашего отделения. Не стерев с ладоней прилипшую землю, сняли пилотки. Речей никто не произносил, и не прозвучал прощальный оружейный залп — у нас было слишком мало патронов, а завтра, это мы знали наверняка, нам предстоял бой куда тяжелее сегодняшнего.

Оглушенные грохотом не прекращавшихся целый день взрывов, обессиленные так, что пальцем трудно было шевельнуть, мы топали в тяжелых сапогах по полю боя, которое теперь молчало, — в село, в какую-нибудь избу, и хотя никто, наверно, об этом не думал, но чувствовал каждый: отныне и навсегда мы стали побратимами.

И вдруг Николай заговорил:

— Если завтра на нас бросят такие же силы, что сегодня, может, еще как-нибудь выстоим. Но ведь мы остались у немцев в тылу. Погибнем — и никто не узнает, где будут гнить наши кости. Да и кто станет узнавать, кроме отца с матерью?.. Эх, ребята, как бы мне хотелось хоть одним глазом взглянуть на тех, кто будет гнать немцев назад! Я бы им памятник здесь поставил. Правда, Федя?

Я уже думал, что Пименов не ответит, но в нем, видно, заговорил бывший учитель.

— Это что, риторический вопрос или ждешь ответа? Чего ты, собственно, хочешь?

— Хочу, чтоб ты, Федор Андреевич, начиная каждый раз учебный год, рассказывал своим ученикам, как гнали фашистов по Варшавскому шоссе от Москвы. И чтоб рассказывал одну только правду. Не только о счастливом конце, но и о горьком начале.

— Но для этого мне надо стать птицей Феникс, которую сжигают, а она вновь возникает из пепла.

Сергеев сделал вид, что не слышит, — у него было свое на уме.

— Пусть это будет через десять, через двадцать лет, но если кто-нибудь из нас выживет, он должен прийти сюда и рассказать о тех, кто отдал здесь свою жизнь. Кто-кто, а уж мы-то знаем, что никогда этого не забудем.

Тогда мне почему-то показалось, что это говорит какой-то чужой, незнакомый Сергеев, а знакомым и привычным он снова стал, когда переступил порог дома, где мы надеялись отдохнуть пару часов, как это нам разрешил командир взвода, а потом прикурил, не снимая стекла, от керосиновой лампы и, присев в глубине комнаты на высокую кровать, вздохнул.

— Честное слово, я уж и позабыл, как пахнет варево. До сухой хлебной корки дальше, чем до луны… Сегодня как стащил эсэсовца с мотоцикла, сразу давай шарить у него в рюкзаке. Вот змея подколодная! Всякого награбленного добра хоть отбавляй, а еды и в помине нет. Еще бы, в «Москау» спешил… И когда только все они будут в той «Москау», где он сейчас!