Если Господь призовёт тебя… - страница 10
На этой оптимистичной ноте я поставила точку, закрыла дневник, открыла тетрадь по алгебре и с ненавистью уставилась в учебник – делать не хотелось ни-че-го!
– Какая разница, получу я завтра двойку или нет, если жизнь кончена? – пришла в голову не лишённая практицизма мысль.
И я решила не делать алгебру. Зато пробудился аппетит – видимо, духовные страдания не отменяют потребностей организма – и, взяв «Унесённых ветром», я отправилась на кухню. Мама никогда не разрешила бы есть и читать, но сейчас её не было, поэтому я могла делать всё, что мне вздумается, или ничего не делать, что, в общем-то, одно и то же.
Незаметно подобрались ранние осенние сумерки, мягкие и уставшие; я вспомнила, что обещала помыть посуду, потом решила вымыть пол, с удовольствием протёрла пыль и полила цветы, словом, мама, вернувшись, обнаружила меня начищающей зеркало в прихожей и сильно удивилась.
Потом мы вместе поужинали, и мама включила телевизор, а я… отправилась в комнату и улеглась в кровать, положив рядом книжку.
Через час мама заглянула ко мне:
– Ты уроки приготовила?
– Что-то ты поздно спохватилась! – буркнула я, делая вид, что с увлечением читаю.
– Да или нет?
– Конечно, да! – привычно соврала я и подумала, что слишком уж легко я стала обманывать.
– Ну, ладно, дело твоё, я тоже лягу пораньше, что-то устала!
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Но ночь спокойной не оказалась: мне снились какие-то сумбурные сны, содержание которых я не запомнила, лишь проснулась с тяжёлой головой и абсолютным нежеланием идти в школу. Притвориться, что заболела? Я тяжело вздохнула: этот номер не пройдёт, очень лояльная в любых других вопросах, мама была совершенно непримиримой, когда речь касалась школы. Я могла по пальцам пересчитать дни в году, которые пропускала по болезни, причём это действительно было что-то серьёзное, например, отравление или высокая температура…
В школе Марина с Ксюхой сразу увидели, что моё настроение на нуле, но первым уроком у нас был срез по русскому (причём Удава ругалась и говорила, что так не положено, контрольные должны проходить вторым-третьим уроком), так что поговорить не удалось, но после звонка на перемену они налетели на меня с расспросами. Ну, я, конечно, кое-что им рассказала, умолчав о своих тайных мыслях. Девчонки начали наперебой ахать и возмущаться, а мне было приятно, что кто-то принимает мою сторону вопреки здравому смыслу.
Следующим уроком был иностранный язык. Наша англичанка, Евгения Евгеньевна, которую мы звали Евгешей, была под стать Удаве: ей тоже было безразлично, чем мы занимаемся на её уроках, главное, чтобы не шумели. Мы давно смирились с этим, и все, кому для поступления нужен был английский, занимались с репетиторами – каждый на свой вкус. Несколько человек – с самой Евгешей; Карим Хасынов, который хотел поступить непременно в Москву, куда – всё равно, лишь бы это было связано с иностранными языками, – с профессором-лингвистом, живущим на противоположном конце города, так что дорога в один конец отнимала у него два часа; Настя Чукина, вздорная истеричка, с преподавателем из нашего педагогического института; Ксюха упорно занималась сама, твердя, что нет ничего невозможного для человека (ещё одним её излюбленным изречением было: нет предела совершенству). Обычно я говорила:
– Если этот человек – Романова Ксюша, то для него нет преград!
Нужен ли был мне английский язык? Наверное, да, но к своему стыду, я до сих пор не решила, куда хочу поступать, поэтому не могла определиться с выбором предметов, на которые мне нужно «поднажать», по Ксюшкиному выражению, а нажимать на всё сразу мне категорически не хотелось. Поэтому я мрачно сидела на своей второй парте в первом ряду, смотрела в окно и изредка прислушивалась к тому, что бубнит Евгеша.
Урок тянулся неимоверно долго, но, к счастью, меня не спросили, потом мы направились в кабинет географии, которую вёл один из нескольких учителей-мужчин нашей школы, Фёдор Сергеевич, но не Бондарчук, конечно. Мы его искренне любили и беззлобно подсмеивались, потому что вся его фигура вызывала невольную улыбку: седые волосы, вечно мятый коричневый костюм, лёгкое заикание. Он очень любил свой предмет и очень смешно расстраивался, если оказывалось, что кто-то не выполнил домашнее задание или не подготовился к контрольной работе. Он огорчался из-за наших двоек так, как будто они были его собственных детей, которые тоже учились в нашей школе: девочка в пятом классе, а мальчик – в восьмом. Лёша был очень похож на отца, для полного сходства не хватало лишь седых волос и мятого костюма, но и тем и другим он должен был когда-то обзавестись, и вот тогда они будут совсем как двое из ларца, одинаковых с лица.