Если парни всего мира… - страница 4
Опустившись на колени, он начинает вертеть ручки приемника. Неистовый рев и грохот наполняют воздух — колдун и женщины даже вздрагивают от неожиданности. Через несколько секунд издалека доносится концерт камерной музыки, который тотчас перекрывает гнусавый голос, а его в свою очередь грубо обрывает неприятный лязг железа.
У колдуна вырывается ехидный гортанный смешок, а каково это слышать такому защитнику прогресса, как Этьен. Окончательно выйдя из себя, он принимается отчаянно крутить ручки приемника, но из динамика вырываются лишь еще более дикие звуки. Кажется, все стихии разбушевались в эту ночь. Такой какофонии Этьен не помнит с тех пор, как научился пользоваться приемником. Вдруг, покрывая хаос звуков, удивительно отчетливо и резко раздается голос:
— Говорит КТК... Говорит КТК... Всем, всем... Вы меня слышите?
Этьен не понимает по-английски, но сигнал СОС радиолюбителей ему знаком. Вот только ответить он не может. У него есть приемник, но нет передатчика.
Из хижины выходит старая негритянка — мать Этьена. Улыбаясь во весь рот, она успокаивает его: все идет как надо. Но в ту же минуту раздается пронзительный крик Марии. Этьен подскакивает. А мать так и покатывается со смеху. Конечно, Мария мучается. А как же! Все женщины мучаются при родах. В глазах старой женщины загораются веселые огоньки. От радости, что скоро станет бабушкой, она не может устоять на месте и, весело хихикая, семеня ногами, убегает в дом.
Снова голос Олафа повторяет с поразительной четкостью:
— Говорит КТК... КТК... Всем, всем, всем. Вы меня слышите?
Этьен вскакивает.
Он бежит по прямым улицам селения, аккуратно проложенным между двумя рядами белых хижин.
На центральной площади он останавливается у железной ограды, перед которой стоит джип. Этьен проходит по саду с пышной тропической растительностью и останавливается у каменной лестницы. На террасе двое мужчин, развалившись в креслах, курят длинные сигары. Обоим лет по пятьдесят, оба грузные, пузатые; весь интерес в жизни сводится у них к деньгам и вину. Заваленный бумагами, заставленный ликерными бутылками стол подтверждает это. Плантатор Дорзит, хозяин дома, выпивает со своим другом Ван Рильстом, закупщиком хлопковой компании, по случаю удачной продажи урожая со своих плантаций. И тот и другой порядком захмелели и никак толком не поймут, чего хочет от них Этьен. Молодой негр терпеливо объясняет: он поймал сигнал бедствия, ответить на него не может, но недалеко отсюда, на шахте в Титюи, есть достаточно мощный передатчик, который сумеет связаться с таинственным КТК. До шахты двадцать километров. На машине доехать совсем недолго. К счастью, от выпитого вина оба приятеля в веселом настроении. Сигнал бедствия кажется им занятной шуткой, а поездка в Титюи развлечением. Покачиваясь, громко хохоча, рыгая, идут они к джипу, дружески похлопывая Этьена по спине. С большим трудом Ван Рильст первым залезает в машину. Дорзит хотел было последовать его примеру, как вдруг вспомнил, что надо прежде оправиться, и, сняв ногу с подножки, решает облегчиться прямо посреди улицы. По площади проходит негритянка. Дорзит кричит ей вдогонку непристойность. Не оборачиваясь, женщина отвечает такой же грубостью. Ван Рильст прыскает со смеху. А Этьен еле сдерживает нетерпение. Каждая потерянная секунда кажется ему преступлением перед теми, чей призыв о помощи он поймал.
Олаф перестал посылать сигналы. К чему они нужны, если никто не отвечает?
Отец по-прежнему молча сидит за столом. Теперь Олаф достает из кармана трубку, степенно закуривает. Зажав мундштук в зубах, положив подбородок на сцепленные руки, юноша смотрит прямо перед собой, на деревянную переборку; но на ее месте воображение рисует ему знакомый женский образ: светлые пушистые волосы, крупные неровные белые зубы, круглый подбородок, нескладные руки с короткими пальцами, с широкими, как у мужчин, ладонями.
Ларсен откладывает в сторону медицинский справочник и, взглянув на Олафа, пожимает плечами: дурак, размечтался не вовремя, а на судне больной. Придется выходить из положения одному. Так оно и должно быть, раз он капитан, но Ларсен, конечно, мог бы рассчитывать на большее понимание со стороны сына. В молодости, когда отец брал его с собой в море, он вел себя иначе. У Ларсенов тогда не было собственной шхуны — плавали на чужих.