Если постараться - страница 41
Прижавшись к стволу платана, стояла молоденькая учительница второго класса Антонина Васильевна. Плечи её тряслись. Услышав шорох, она испуганно оглянулась, но при виде кочегара-садовника облегчённо перевела дух. Пробормотала сдавленно:
— Это вы, Микола Устинович?
— Конешное дело, я. — Старик переступил с ноги на ногу, нахмурился, скрывая смущение. — Думаю, что там вроде девочка похныкивает… Иль случилось чего? Уж не заболел ли муженёк?
— Здоровёхонек. — Муж у Антонины Васильевны был военный, служил в частях неподалёку. — Вот завёз меня в такую… красоту, — она повела рукой вокруг. — Скоро ноябрьские праздники, а тут цветы. Эти олеандры, кипарисы… Лавровый лист я ведь только в супе и видела. А здесь лавры на каждом шагу. И… — губы у Антонины Васильевны дрогнули, — … ни одной берёзки!
— Природа субтропическая, известно. Ну, это ещё не причина расстраиваться. Привыкнешь.
— Да я не из-за лавровых листьев и плачу… Микола Устинович! Ну что мне делать с Окуньками?
— Чего-чего? Окуньки? Это кто ж такие?
— Да близнецы у нас во втором классе, — устало сказала учительница. — Окуньковы. Ребята их прозвали Окуньками, так уж и я так… Два Окунька и одно Лихо — мальчишка у нас есть Лихов — это, знаете, такая троица, что мне дивное крымское небо кажется с овчинку!
— Лихова я знаю, — сказал дядя Микола. — Озорник первостатейный. И горлодёр.
— И добавьте: лентяй первостатейный. Бывают такие изводители. Но это что ж — не редкость. А вот Окуньки… что-то немыслимое! Они всё делают наоборот! Скажу: слушайте! А они уши затыкают…
— Аж затыкают уши? Ц-ц-ц! — дядя Микола даже языком сочувственно поцокал. — Прямо пальцами затыкают? Це худо!
— Не знаешь, какой к ним и подход найти. У них мать какая-то… как в Сибири говорят, заполошная. Орёт на них, дёргает. Отец — пьяница. Их дома без конца колотят, я точно знаю. Мать меня сколько раз просила: «Вы бейте их, рук не жалея. Они только битья и слушаются». Озлобили их побоями. Они перестали понимать простые нормальные приказания. Ничего слушать не желают. Но не могу же я их и в самом деле бить!
— М-да, — отозвался дядя Микола. — Бить тебе не положено. Да это и без пользы. Ничего, значит, не слухают, не признают?
— Ничего, — грустно сказала Антонина Васильевна, достала из портфеля, лежавшего на траве, носовой платок, вытерла покрасневшие глаза.
— Шо-нибудь придумать треба, — задумчиво произнёс старик. — Хиба ж не добраться до дитёвой души? Гм! А знаешь что, Антонина Васильевна, позволь, я их, этих самых окунят, к себе заберу. Погуторю с ними, поразглядаю, шо за Окуньки такие, шо воспитанию не поддаются, пальцами уши затыкают? Заберу-ка я их завтра с собой, когда пиду до дому с работы? У меня и переночуют, а утром я ваших сазанов приведу обратно.
— Надо у директора спросить разрешение.
— Сергей Петрович разрешит. Он мужик хороший. Вы́ бы разрешили.
— Ну, что ж. Поговорю с ним и с Любовью Андреевной. Не знаю только, как вы сможете на них воздействовать?
— А это уж глядя по обстановке. Тактику и стратегию обмозгуем на месте.
Антонина Васильевна слабо улыбнулась:
— Против этих близнецов и в самом деле надо тактику разрабатывать… Да, а уроки? Ведь ребята учат их позднее.
— У меня уроки приготовят. Пусть книжечки, тетрадочки с собой возьмут.
— И главное, Микола Устинович, чтобы не убежали они! Автобус от вашего посёлка гораздо ближе, чем от интерната. Да и к морю ближе… Ведь это просто счастье, что от интерната до моря километра три. Правда, по шоссе. Напрямик, по крутизне, гораздо ближе. Всё-таки даже озорнику надо решиться удрать к морю…
— Никуда твои окунята не убегут! — немного обиженно заявил дядя Микола. — От меня в войну и фрицам-то убегать не шибко удавалось.
Так случилось, что на другой день после обеда Любовь Андреевна сказала братьям Окуньковым:
— Сейчас вы возьмёте тетради и учебники и пойдёте в гости к нашему садовнику Миколе Устиновичу. Останетесь у него ночевать. Он пригласил вас с ночёвкой. Завтра утром он вас приведёт обратно. И ведите себя по возможности прилично. Не срамите самих себя и интернат.
Окуньки подозрительно переглянулись вытаращенными глазами.