Есть у меня земля - страница 20

— А если серьезно?

— А если серьезно… Спасибо, сынки, за приглашение. От гостевания, конешно дело, не зарекаюсь, а доживу век свой и помирать буду на этой земле. Тут мой дом. Жаль, что из вас к нему никто не прирос, не прикипел. Да, видно, не судьба. У кажного своя дорога. Идите, сынки. В выборе я вас не осуждаю. По траве и коса подбирается. Был бы человек человеком, а по городскому асфальту он шагает, по зеленому ли лугу— дело второе. Коль от рук его да ума идет польза… Можно ведь и на асфальте трутнем сидеть, и на лугу пень забивать… Сделаете хорошее дело в городе — меня в деревне порадуете. А уходить со своей земли я не стану, не пообидьтесь. Хоть солона и горька она, а все ж своя. Своя! И у вас, у кажного, будет своя земля. Верю, ой как верю!

— Значит, не согласен?

— На че?

— На перемену места жительства.

— На отъезд не согласен.

— Прикипел? — с улыбкой спросил Тимофей.

— Врос, — вполне серьезно ответил Шишигин. — «Удобства» ваши меня не удержат. А кидаться из стороны в сторону не в моей натуре. Ты это знаешь, Тимоша.

— Знаю. Не знал бы, разговор не заводил.

Тимофей посмотрел на Артема и Николу. Развел руками: я, мол, сделал все, что мог. Говорите с отцом дальше вы. А сам занялся костром.

— Люся, второй взвар должен быть на крутом огне…

— Как скажешь, муж, так и будет, — ответила Людмила. — А будет по-моему… — И отстранила его от костра.

Живым земным соком исходила хлебная степь, что от левого берега реки тянулась за горизонт; над правой, луговой, частью редким рваным пунктиром висел туман, крепкий, застоявшийся по всему течению в это жаркое утро, никак не желающий на день залегать в камыши, густую тальниковую оправу, в кочкарник полувысохших релок, поближе к спасительной прохладе. Жались к озеринкам стада; неторопливые степенные коровы, казалось, вмерзли в малахит прибрежной зелени; бойко, лавиной, перекатывались непоседы-овцы; редконькими, жалконькими табунками, а то и просто в одиночку бродили нестреноженные кони, сытые и ленивые от малой занятости и праздной жизни, сохраняемые просто так, по привычке — как же, деревня и без коней?!

Сухо дребезжал в белесо-сером небе жаворонок. Песнь его была тоскливой.

— А все-таки хорошо! — сказал Шишигин, вглядываясь слезящимися от яркого солнца глазами в степь.

— Что хорошо, батя? — спросил Тимофей.

— Все хорошо… И вот наша уха — хорошо… И солнце… И хлебная степь — хорошо…

— Да-а, неунываха ты у нас.

— А че? Хорошо, значит, хорошо.

— Помнишь, Тимофей, — вступила в разговор Людмила, — у Осиновых колков старичка мы в машину посадили… Куда, спрашиваю, идешь, дедушка? На кладбище, отвечает, место для своей могилки подобрать. И спокойно так отвечает, будто совсем не о смерти разговор ведет. И вот пришла мне в голову мысль, что люди здесь вечные…

— Люди, как и везде, смертные, Людмила… А вот земля, она вечная, — ответил Шишигин.

— Да-а, на суету здесь люди не размениваются, — сказал Артем. — Вот мы все бежим-бежим-бежим, а осмотреться — кто справа, кто слева, кто вообще рядом с тобой — времени не хватает. Тимофей, ты знаешь своих соседей по лестничной площадке?

— Знаю, один — главный инженер химзавода, другой — просто инженер, третий… А третьего запамятовал. Да и зачем? Я к ним за солью не хожу, они ко мне за спичками — тоже… Компании для праздничного стола у нас разные. Кружок «Сделай сам» при ЖЭКе нам посещать, извините, поздновато. У нас даже разное время выхода на работу. Ты о своих соседях скажешь больше?

— К сожалению, нет, не больше. Да дело не только в соседях. Вернее, не столько в соседях. А еще точнее — совсем не в соседях. Хотя и в соседях — тоже.

— Никола, кончай от лука слезы лить. Учись у среднего брата изящной словесности.

— Учусь, Тимофей, учусь. Вот лук проклятый, все глаза выел.

— Над огнем чисти, Никола, масло-то злое огонь и съест, — посоветовал Шишигин.

Никола придвинулся к огню и в одну минуту заулыбался— съел огонь «злое» масло. Даже разговор поддержал:

— Махнемся, Артем, жилплощадью не глядя: ты мне свою однокомнатную, я тебе — угол… Баш на баш — корову придашь…

— А что, и махнем.

— На мой угол?