Есть у меня земля - страница 3
Здесь прошла вся его жизнь. На войны не брали — правая нога оказалась короче левой «сантиметров» на семь. Районный фельдшер Федоткин еще в кои дальние годы так определил, сделав ударение на первом слоге. Эти «сантиметры» прозвучали тогда не так пугающе, как обыкновенные сантиметры, с нормальным ударением, чему как будто обрадовался отец: «С сантиметрами проживем, Кузька!» Отец умер. От него и перешло к сыну все хозяйство: фонари, канистра для керосина, цветные флажки, лопаты, багры. Инвентарь давно был заменен. Сохранился лишь отцовский топор, которым тот и строил мост. Острый, без единой зазубрины, с потемневшим, отполированным ладонями топорищем, он сейчас висел в сторожке в красном углу, будто икона, маленький, казалось, усохший от времени.
На жесткой лежанке Шишигин расстелил кошму, сел. Несколько минут сидел неподвижно, рассматривая на скобленной ножом плахе стола чернильное пятно. Сегодня утром посадил. Писал заявление предрику: «Товарищ уважаемый председатель исполкома районного Совета депутатов трудящихся, Ифас Петрович Сеновалов, сим довожу, что мост деревянный совсем не стар…» Заявление не получилось, разорвал бумагу. Решил на словах обсказать. А вошел в кабинет — стушевался.
«А, все идет своим чередом… Конешно, бетонный надежне. Да и сторожить его не надо. Поджигай — не загорится. И ледоходом не напужашь бетонные быки.
Все путем…»
Надо было собирать хозяйство.
Со стенки снял желтую, наклеенную на картон фотографию отца. Долго разглядывал нечеткий снимок, качал головой, седой, с продолговатой лысиной. Фотографию положил во внутренний карман своей куртки. С отцовского топора смыл керосином солидол и, завернув в холстину, сунул в небольшой деревянный чемоданчик, ловко устроенный из футляра швейной машинки «Зингер». Прикрыв коричневой ситцевой занавеской и без того тусклое оконце, достал из тумбочки початую чекушку водки. На газету крупно нарезал крошащийся под ножом черствый хлеб, с торфяного горшочка, стоящего на подоконнике, сощипнул несколько перьев зеленого лука-батуна, смял в один сочащийся соком зеленый катыш, макнул его в солонку, ножом растер зелень на ломтике хлеба, положил сверху несколько серпиков чеснока и белый лепесток сухого корня хрена, налил водку в мятую жестяную кружку и, разом, одним глотком, выпив, поднес к носу свою странную закуску, с шумом втянул широкими ноздрями воздух и, крякнув, сказал сам себе;
— Все путем.
«Все путем»… Так любил говорить отец. И после тяжелой работы, и после парного полка в бане, и после доброго стакашка. И когда мост построил. «Все путем»… Все хорошо, значит. Родился путем, жил путем и умер путем.
В дверь постучали. Шишигин узнал стук заведующего районным загсом Семакова, Ивана Ильича. Не спеша убрал со стола бутылку, накрыл газетой хлеб и проговорил негромко:
— Ну!
Дощатая дверь распахнулась резко. На пороге стоял Семаков, офицер запаса, высоченного роста, в длинной шинели без погон, в черных мотоциклетных крагах. Низкая притолока сбила его фуражку, он нагнулся, чтобы поднять ее, но уронил краги, потянулся за ними, и новенькая офицерская фуражка с пропеллером на кокарде покатилась по насыпи, степенно проплыла мимо водомерной стойки и под восторженные крики ребятни скрылась в ледяном крошеве. Проводив фуражку безнадежным взглядом, Семаков поздоровался:
— Хлеб да соль, Шишигин!
— Спасибо, прошу к столу.
— Не один я, с гостями.
Шишигин не сразу заметил, что за широкой спиной заведующего районным загсом стоят парень и девушка, молоденькие, красные то ли от смущения, то ли от быстрой ходьбы. Семаков по райцентру ходил так, словно кто-то неведомый ежеминутно объявлял боевую «тревогу». Парень растирал ушибленное по дороге колено и усердно морщил свой чистый лоб. Девушка перекатывала в уголках тонких губ сухую травинку и зло смотрела на парня.
— Кто такие? — спросил Шишигин.
— «Грузди», — ответил Семаков.
— А-а, — понятливо протянул Шишигин. «Груздями» Иван Ильич называл недавних молодоженов, подавших заявление на развод.
— Дело к тебе, Шишигин, — сказал быстро Иван Ильич, заметив, что сторож собирается надеть дождевик.