Есть у меня земля - страница 45
— Белка! Белка, куда, зараза, хвост взвинтила! Пошла домой! — кричала Гутя Куркина на черно-белую коровку-первотелку, норовившую прорваться сквозь заулок к колхозному огороду.
Соля помогла Гуте справиться с коровой.
— Тебе письмо, — сказала Соля.
— Положи в малухе на окно, — ответила Гутя.
А сама присела возле первотелки, помыла теплой водой вымя, начала доить. Первые струйки звонко ударили в дно подойника.
— Нехорошо, Гутя, ой как нехорошо, — сказала Соля, присаживаясь рядышком на перевернутую колоду.
— Ты о чем?
— О ком, — сказала Соля, не уточняя.
Гутя распрямилась. Была она в синем, в мелкий слепой горошек платье, которое туго обтягивало ее грудь и, сильно приталенное, вырисовывало широкие бедра.
— Ну и сбитень ты! — ущипнула ее Соля. — А я юбку аж ремнем подвязываю, боюсь, слетит при народе.
— Будет, будет прибедняться-то! — шутливо толкнула ее плечом Гутя. — Нам бы щас с тобой, Солька, по недельному отдыху, да по костюму из бостончика, да кудрей навить у городского парикмахера… И-и! Ни один бы прокурор не устоял! Ты вроде о чем-то заикнулась?
— Слух о тебе нехороший по деревне катится. Как ком снега в оттепель.
— О Барабине Ферапонте, что ли, ведешь разговор? — спросила Гутя с вызовом.
— А хотя бы и о нем.
— А муженек мой что устаканивает? — спросила Гутя. — Матвей мой, а?
— Что он может устаканивать, он на войне.
— На войне… Как написал, что вместе с бабой сено вез, так я…
— Так ты сразу с обиды с Ферапонтом за соломой поехала? Так?
— Так. Хотя бы и так! Бабы-то, они знаешь какие? Ну, ладно, лешак с ней, но ведь он и с другой снюхался!
— Откуда ты знаешь?
— Прописал. Он у меня дурачок, во всем сам признается.
Гутя сбегала в малуху, маленькую комнатку-пристрой, принесла старое письмо.
— Во, Солька, слушай. «Лежим мы на сеновале…» Нашел место, где воевать — на сеновале! Слушай дальше… «Лежим мы на сеновале. Сейчас взлетит ракета, и мы пойдем в бой. А пока я слушаю, как поет коростель». Видала, коростеля слушает. Но это еще ниче, а дальше какая облигация! «Рядом со мной Зося…» Поняла, кто с ним рядом? Зойка, выходит, по-нашенскн…
— Так, может, это — мужик, — сказала Соля. — Поляки ведь…
— Мужик? — переспросила Гутя. — Слушай, Солька, а я как-то сразу на бабу махнула в думах. Может, зря я его и пушила. Написала со злости, шатайся, мол, там по сеновалам со своими Зосями, я тут тоже хахаля подыщу.
— А он что ответил?
— А он прописал, приду с войны, отбуткаю вместе с хахалем. А в конце лесной шалаш нарисовал со словами…
Гутя развернула другой лист.
— Смотри, вишь — шалашик. А вот слова… «Немец минами лупит почем зря. Хорошо, что я вместе с бойцом Барбарой попал в этот шалаш». Видала, вот так всю войну, по сеновалам да шалашам. И бойца себе подыскал — Варвару.
— Барбара, а не Варвара, — уточнила Соля.
— А, какая разница, все равно это наверняка — баба!
— Чудышко мороково, это же Европа! Заграница, одним словом. У них фамилии не такие, как у нас. У нас Иванов — мужик, Иванова — баба. Коротко и ясно.
— У них наоборот, что ли?
— Не наоборот, но по фамилии иногда трудно определить. Вот мисс, миссис и мистер… Который кто тут будет?
— А чемер его разберет. Мистер, наверное.
— А синьора, синьорина, синьорита… Как тут?
— Ну тебя, Солька. Что же мне сейчас делать?
— С Барабиным-то далеко зашло?
— В губную гармошку поиграли, и все.
— В какую еще губную? — не поняла Соля.
— Ну, поцеловались…
— Много?
— Раз пяток.
— Вот так и скажешь.
— Кому?
— Ясно кому — муженьку.
— Чокнулась? У него кулачище-то больше твоей головы.
— Значит, ничего не говори.
— А если спросит, как жила тут без него?
— Отвечай: точно так же, как и ты без меня.
— Ой, Солька, умница!
Белка замычала, напоминая хозяйке о молоке. Гутя снова присела, дымящиеся паром струйки били сейчас в дно подойника глухо, с хрустом, словно кто-то прохаживался по осенним капустным грядам.
Вдруг Гутя выпрямилась и сказала твердо:
— Расскажу все, как есть.
— Тоже верно, — сказала Соля, поднимая с земли сум ку.
— Приходи за молоком.
— Спасибо, у меня с третьего дня незадеванное стоит в погребе.
— Твой-то как, воюет? — спросила Гутя.
Соля не ответила. Шаги ее отяжелели, словно сумка не полегчала на полдеревне, а стала еще тяжелей. Направлялась она к дому Марии Полушиной.