Есть у меня земля - страница 50

«Марш в баню, купальщик несчастный! И чтобы голову шшолоком на два ряда промыл! И гребешком прочесал!»

Не стал Лешка упрямиться. Раньше убегал от бани за огороды, мать гналась с ремнем, отстегивала хорошенько и все-таки вела в жаркую баню, к «шшолоку». А вот как пришла «похоронка» на отца, словно разом, за одну ночь, повзрослел Лешка. Мать все большие дела в хозяйстве связывала с приходом Степана: «Вот погоди, отец придет, он тебя от курева отвадит, если меня не слушаешь!» «Вот дождемся отца и будем крышу перекрывать, а то в дождь все водой берется!»

Но вдруг крохотная бумажка сообщила: не придет больше отец. Не станет он отучать от курева Лешку. И крышу перекрывать тоже некому.

«Ужо постой, война закончится, отец приедет, он тебе репицу начистит! Ишь, че удумал: на колхозный ветряк свои штаны сушить повесил!» А штаны Лешка однажды и впрямь повесил на высоченный колхозный ветряк. Поспорил с Вадимом-эвакуированным. И повесил.

Война кончилась. А отец не придет. Значит, и репицу чистить будет некому.

Совсем не по-детски, осознав и почувствовав, что он, Лешка, сейчас единственный мужчина в доме, сын круто изменился в характере. Куда-то ушло непослушенство, которым в ребячьей компании он любил погордиться. Что произошло, не мог Лешка понять. Не осмыслила это и мать, так строго наказав: «…Голову шшолоком на два ряда промой…» Лешка и не думал сопротивляться, просто по привычке вышло.

После Лешки в баню пошла Соля. Обыкновенно ко второму жару подбегала Гутя Куркина или Анфиса Колодина. Любили они второй жар. А Соля ходила только в третий, в третью, значит, очередь, когда раскаленные шестерни из каменки уже не пыхали зло колючим паром, а шипели добродушно, выдавая жар ровно, без сердитости и торопу. Но сегодня никто ко второму жару не подгадал, и в него пошла сама хозяйка: «Подбегут еще, солнце вон токо на комариный шаг за поля опустилось».

Но не появились Гутя с Анфисой ко второму жару, пропустили и третий. Знала Соля, мужик у Гути сегодня утречком с железнодорожной станции на попутке приехал. Деревенские ходили на встречины, на короткий разговор, но какие балясы утром в сенокосную пору? Соля постеснялась. «Гутя-подруженька-голубонька-светлушечка сама найдет времечко пригласить, коль захочет». Но на то, что соседки по околотку придут в баню, Соля надеялась. Потом, купаясь в омутке, услышала шум-шумок на огороде Куркиных. «Видно, оттапливает свою баньку. Ну и правильно…» А почему правильно, сколько ни объясняла себе, не могла объяснить. Правильно, потому что глава семейства с фронта живым вернулся и жизнь вступает в нормальную самостоятельную колею? Может, и так, говорила себе Соля, уныривая от черных роев мошки под воду, может, и так… А потом, вынырнув на поверхность, распластав ноги и руки, долго лежала на матовом водяном зеркале, ровном и точно похожем на старинное зеркало в темной оправе, которую составляли тальниковые и калиновые кусты. «Не велик шик собственную баню топить после сенокосного дня, когда моя готовым-готовехонька! — думала она. — А к чему моя-то забота, коль мужик пришел?»

От этой мысли Соле как-то сразу стало зябко и холодно в теплой после вечернего дождя воде. Она вышла па берег, посидела на мягкой конотопке. Начали нещадно жалить комары. Именно жалить, как крохотные пчелки. Перед новым дождем укусы комаров всегда становились больными. Накинув на плечи шелковый халат, пошла по огороду, меж высоких подсолнухов, к дому. Шелк приятно ласкал тело. Из-за этого необычного халата Солю в довоенный год прозвали «китаянкой». Шелковый отрез, что Степану подарили на областной сельхозвыставке, и на самом деле был китайским: цвет — заглядишься, какие-то чайнички по нолям, червячки цветные, кофейнички, и по центру — фанзы со ступенчатыми крышами, карнизы коих загибались так причудливо, что вызвали пересуды среди деревенских остряков — для чего такие карнизы. Соля хотела повесить красивый материал над койкой заместо ковра, но Степан отсоветовал: «Хочу, чтоб халат себе сшила и была похожа на китаянку!» Не пошла поперек желания мужа Соля, скроила себе халат. А по деревне так и прокатилось: «Солька-то нашинская — чистехонька-иставлехонька китаянка».