Эстеты из Кукановки - страница 28
— Ладно уж, пусть живет, — говорил он добродушно. — У меня, кроме нее, еще три сына, Алаудин, Балаудин и Салаудин. Вот они — моя надежда, они, надеюсь, прославят нашу семью. А, возможно, и весь аул. А девчонка — что? Выйдет замуж — и все.
Подумав, он добавлял:
— Конечно, если бы я не был передовой, то мог бы взять за нее калым. И немалый. А поскольку я передовой, то брать калым мне не полагается. Тем более, что жена моя тоже передовая: она первая из женщин аула надела пальто.
Чтобы пояснить эти слова — скажу несколько слов.
В те времена, о которых вел речь старик в рассказе, и далее несколько раньше, для женщин этой небольшой кавказской республики надеть пальто было таким же смелым поступком, как для женщины Средней Азии — снять паранджу.
«Женщину должна греть ее горячая кровь» — сказал пророк. И на основании этого эгоистического установления бедняжка и зимой щеголяла в одном платье, прикрыв голову и плечи шалью. Поэтому стоит ли удивляться тому, что в те времена одним из самых серьезных политических мероприятий была кампания «Пальто горянке!»
Увидев в магазине хорошие теплые пальто с меховыми воротниками, причем очень дешевые, да еще в рассрочку, жена Мальсага Маржан живо сбегала домой за деньгами и тут же, в магазине, оформив надлежащим образом документ о рассрочке, она облачилась в пальто.
— Пусть пророк сам разгуливает в ситцевой рубашонке, если ему нравится, а то и нагишом, — заявила она пораженным ее поступком товаркам, — там, в раю, небось, нет ни снега, ни мороза. Ему легко болтать. А я больше не хочу мерзнуть. Да и вам не советую.
Односельчанок не пришлось долго агитировать, они быстро смекнули что к чему и помчались в магазин. Пророк, конечно, уважаемая личность, но нужно все-таки успеть выбрать пальто получше. Маржан, небось, забрала самое красивое.
И не только по этой причине слыла Маржан передовой. Они с мужем в свое время одними из первых вступили в колхоз и без препирательств отвели туда своих двух буйволов. И сыновей отдали не в медресе, а в советскую школу.
Надо сказать, что сыновья Мальсага и Маржан со временем оправдали чаяния отца. Алаудин стал знаменитым хирургом, Балаудин инженером-изобретателем, а Салаудин — прославленным бурильщиком. Все трое частенько попадали в газеты. Жили братья в Грозном, обзавелись семьями. С родителями же осталась одна Белита, которая еще бегала в сельскую школу. Отец против ее учебы не возражал: во-первых, он был передовой, а во-вторых, она могла читать ему заметки, в которых прославлялись подвиги ее прославленных братьев.
Но ежегодно, что бы там ни было, а все три брата с семьями на Первое мая обязательно приезжали в аул к родителям. Здесь они проводили праздники, заодно торжественно отмечали день рождения сестренки.
В один из таких приездов братья сказали отцу:
— В этом году Белита кончит школу, куда ее тогда девать?
— Как куда? — вытаращил глаза старик. — Замуж выйдет, или на работу устроим. Хватит с нее и семи классов, девчонка она без особых способностей, ни врачом, ни ученым она не будет. Ей бы только песни петь да на гармошке играть.
— Но ведь ты передовой человек! — сказал Алаудин.
— Первым в колхоз вступил, — поднажал Балаудин.
— Люди скажут, Мальсаг единственную дочь не захотел доучить до среднего образования, — поставил точку Салаудин.
— А что, я ей здесь академию построю, что ли? — обозлился отец.
— На это у тебя денег не хватит. (Алаудин.)
— А зачем, когда в городе техникумы есть? (Балаудин.)
— И даже институты. (Салаудин.)
— А жить она будет у меня! — сказали хором три брата.
Так Белита переехала в город и поступила в педагогический техникум. Но отец, как и прежде, не возлагал на нее особых надежд.
— Ну, хорошо, будет она учительницей, а если очень постарается, то, может быть, и кассиршей в универмаге. Выше этого ей не взобраться. Ладно. Но вот что мне не нравится, несерьезно она учится, бумагу портит. Я сам видел: пишет посередине тетради, а вокруг много места пустого оставляет. Нехорошо. Вы же знаете, я не скупой. Вон ей купил заграничную ручку, дорогую, в коробочке. Пусть пишет. Но баловаться-то зачем? Уже взрослая ведь. Говорю ей, а она только смеется.