Этапы большого пути. Сатира без юмора - страница 16

Пёрышкин жил воображением, а воображение рисовало разные картины предстоящей встречи. До чего можно докатиться на голодный желудок. Что делать? Как увидеть красавицу, обронившую важный предмет пальто. «Напишу объявление», — решил Пёрышкин, сидя в ванне, и отогреваясь после долгого стояния у подъезда. Встреча произошла раньше, чем думал Виталий.

— Пёрышкин! — вошла в ванную Аглая внося, сияющее от счастья, лицо: — Чего ты молчал, идол? Я с ног сбилась, — показывала пуговицу жена, — весь дом перерыла, на работе все щели обследовала.

Сидор ничего не видел и не слышал. Воображение медленно лопалось, как дождевые пузыри на луже.

По комнатам ходил объевшийся Мурзик, иногда садился и принимался выгрызать присохшее к лапкам тесто. Заканчивался выходной. Что можно добавить. Незнаю. Нельзя давать волю воображению. Меньше фантазий, больше реального взгляда на жизнь. Если сказали, что на ваучер получите два автомобиля, то подумайте, где будут владельцы строить гаражи. Мест не хватит горожанам, а значит, селяне в более выгодном положении — у них свободных мест больше. Завтра я еду в деревню, чтобы строить гараж, а вы — как хотите. Можете продать свои автомашины, но я буду ждать, представляя, как поеду с дочками на озеро, как они будут радоваться, заходя в чистую воду.

Занесло меня вчера на продуктовую базу. Новый год на носу. Счастливый случай. В старое прежнее время меня б на этот склад, на пушечный залп не подпустили, а нынче — заходи, бери все, на что глаза глядят. Даже в подсобку нашего сельповского магазина могли входить лишь избранные в пыжиковых и норковых шапках. А тут база, ёклмн. Двери — настежь, как в клубе, и холодрыга такая же. Обнищавший народ в кожаных зипунах тащит дружно коробки и мешки, грузит в машинки и машинищи.

Хожу, разинув рот. Чего только нет. На цены смотрю. Голова кругами идёт. Цены под мою смешную пенсию подходят. Всё культурно разложено, и продавцы улыбаются, как будто родного увидели. Это же надо — при такой безработице и прочем развале экономики и такое изобилие. Фирменный сон. При нэпе, писали, что так было. Разволновался до последней степени. Давление, как лягушка подпрыгнула в кармане Дроздова. Набрался наглости, подошёл ближе, шёпотом спрашиваю у одной артисточки, похожей на куклу Барби:

— Можно?

— У нас всё можно, — отвечает ласково.

— А если…

— Да.

— И мне? — удивился до самого края.

— И вам, если хотите.

— Вот — это?

— Пожалуйста. Сколько? Можно и полкилограмма.

— База-то оптовая? — не понимаю ничего.

Актриска из-за «верстака» улыбается, взвешивает, упаковывает и благодарит меня за покупку. Когда меня мог поблагодарить наш продавец за маргарин, за кулёк лапши? Во сне. Ну, хоть бы свою кукольную мордашку сквасила, нагрубила. Не по себе стало. Издевается, вижу. От меня деревней несёт и силосом за километр. Я на ферме коровьи цепи сторожу. Коров, как пролетариев нет, а цепи остались.

Понял я — это она мне так хамит по-новому, вежливостью убивает. Не стерпел. Кровь ударила голову, и вскричал, как Тарас Бульба, заряжая винтовку против сына-предателя:

— Чего ты мне свои зубки фарфоровые скалишь? Я — к тебе по-человечески, а ты меня облаять не хочешь? Брезгуешь? Снегурочку из себя занюханную выкаблучиваешь! Может, с кем перепутала? Из деревни я, из колхоза, который обанкротили перестройщики!

— Не волнуйтесь, успокаивает Снегурочка ласково. — У нас часто бывают нервные покупатели. Им несвычно видеть такое обхождение. Вчера даже «неотложку» вызвали одной милой даме в халате синем. У народа нервы не стальные. Ослабли. А вас, дедушка, незнаю. У нас такая форма обслуживания. Отпускаем всем, кто сколько захочет.

Ничего не понял, а обида взяла. Прямо хватает зубами за валенки, как дворняга. Где радость, что был на базе. Что скажу? Урвал, выпросил, как жену порадую дефицитной покупкой? Как внукам в глаза посмотрю? Кум что скажет, когда его за стол усажу. Он удивится? Нет. Позавидует? Нет. Сам поедет, сам купит. Мыслимо ли так безрадостно жить? Какое было отличное настроение, когда по этой базе ходил, многочисленные продукты бесплатно нюхал. Унизили народ до последнего предела. Праздник отняли. Хотя бы за вход деньги брали, а ведь два часа, как по Эрмитажу ходил, никто ничего не сказал плохого.