Этаж-42 - страница 10

Найда углубился в размышления, невольно прислушиваясь к тому, как в его квартире включили телевизор, послышался строгий Маринкин голос, — верно, она за что-то отчитывала свою младшую сестренку; потом они стали двигать мебель, раздался грохот — упал стул, а может, книжка, и Маринка вдруг громко засмеялась, ее звонкий смех теплым ветерком ворвался в душу Найды. «Пятьдесят четыре года — и такое горькое, нестерпимое одиночество», — подумал Найда.

Хотелось отдернуть гардину. Никакого дождя там нет. Завтра он поднимется на десятый, двенадцатый, пятнадцатый этаж, увидит монтажников своей бригады, окинет взором синий безбрежный простор — и к чертям, к чертям этот дождь! Нельзя человеку долго сидеть в маленькой комнате, когда за стеной слышится детский смех, веселая беготня и женский голос обращается к кому-то настойчиво и нежно.

Быстро постелил себе на диване, разделся и лег спать.

Сколько бы ни минуло лет, а при слове «Визенталь» в памяти Найды и теперь возникает плечистый, в клетчатом костюме и блестящих крагах молодой немец с фашистской свастикой на рукаве. Был он рядовым врачом в клинике своего папаши Генриха Шустера, отличался необыкновенно развитым чувством арийского патриотизма, мечтал попасть под штандарты СС, обожествлял фюрера, преклонялся перед древними готскими легендами и мифами, считал себя потомком нибелунгов. Но об этом Найда узнал позднее, в черные концлагерные дни, после операционного стола, на который уложил его Шустер-старший.

С Шустером-младшим он познакомился на рассвете 22 июня 1941 года. Ласково пригревало солнце, на холмистых немецких полях переливались созревшие хлеба, день обещал быть жарким, асфальтовое шоссе издавало смолянистый сладковатый запах. Вилли Шустер, подтянутый, с солнечными бликами на крагах, в охотничьей шляпе с перышком, стоял на шоссе и ругался то ли от злости, то ли с перепугу:

— Сволочь!.. Красная сволочь!..

Он и в самом деле испытывал страх и от этого еще больше раздражался. Лицо его налилось кровью: он еще не мог понять, чем это происшествие на шоссе обернется для него в дальнейшем. Ведь он, молодой член национал-социалистской партии, вояка из местного штурмового отряда, право же, не виноват, что произошла такая нелепая авария — ясным солнечным утром, в триумфальный час начала «великой исторической битвы с большевизмом».

А быть может, виноват ты, Алексей Найда, советский парень в серой кепочке, в пиджачке из простой дешевой материи, водитель советской посольской машины? Может, недостаточно проинструктировали тебя в посольстве, не напомнили о том, что ты комсомолец, бескомпромиссная душа, работаешь не в давней добропорядочной Германии подобострастных бюргеров, среди веками устоявшегося «орднунга», аккуратности, уважительности к иностранцам, а в Германии, задымленной пожаром рейхстага, в Германии концлагерей, бесчинств, гестапо и доносчиков?

Найда вез в Берлин ответственного работника советского посольства Антона Васильевича Звагина. Из того, что повидали в пути, было ясно: не сегодня завтра, найдя подходящий предлог, фашисты обрушатся всеми своими бронированными дивизиями на советскую границу, на советские города и села.

В воскресенье, еще до рассвета, Звагин и Найда выехали из Лейпцига по главной берлинской магистрали и сразу же попали в скопление войск, бронированных машин, санитарных автобусов, маршевых колонн; их оглушил рев моторов, писклявые звуки губных гармошек и помпезные, бравурные марши, которые неслись отовсюду: из репродукторов, из военных автомашин, прямо с неба. Вся немецкая земля, казалось, гремела от этих громогласных мелодий, от них содрогались деревья, поля, каменные дома, старинные замки, их горланили молодые солдаты с засунутыми под левый погон пилотками, раскрасневшиеся, беззаботные, нетерпеливые, как мальчишки, которые собрались на невинную воскресную прогулку за город.

— Война! — сказал Звагин, уловив несколько слов из громкоговорителя на одной из узеньких улиц городка, через который они как раз проезжали.

— А может, просто маневры вермахта? — попытался отмести мрачное предположение Алексей.