Этаж-42 - страница 16
— Я им нужен как военный фортификатор, но Шустер еще не знает, как я отнесусь к этому. Я чувствую: он готовит почву.
— Ведь ваши книги переведены на немецкий! — воскликнул Алексей.
— Верно, их больше интересуют мой мозг и мои руки. Однако… — Звагин окинул тусклым взглядом свое исхудавшее тело, посмотрел на гипсовую глыбу на ноге, — ничего они из меня не вытянут.
И в его голосе Алексей уловил металлические нотки. Он невольно оглянулся на дверь — рано или поздно к ним должны были явиться из гестапо, из полевой жандармерии, от самого черта-дьявола.
Ночью снова дежурила Густа. «Это хорошо, — решил Алексей, — либо она поможет нам, либо самим нужно на что-то решаться!» План у него был элементарно простой, мог удаться, по крайней мере на первом этапе, а дальше… Дверь в коридор, как всегда, не заперта, санитар-охранник, верно, храпит под окном, и нужно только подкрасться к нему… Нижняя дверь не запирается. Найда слышал, как после полуночи заходили полицейские и звонили из вестибюля. Главное — на улицу, на свободу, а там пускай ищут…
Густа пришла раньше. Была сдержанная, резкая и одновременно какая-то растерянная.
— Добрый вечер, — проговорила она ровным, бесстрастным голосом. — Как чувствуете себя, господин Звагин, и вы, господин Найда?
Они подняли головы с подушек. Алексей даже оперся на локоть. Теперь все зависело от того, что она скажет. Поздоровается и уйдет или… И почему, собственно, пришла раньше? Почему такая подчеркнуто холодная, такая чужая?
Нет, не холодная и не чужая.
Вот она шагнула вперед, положила руку на спинку кровати Алексея, рука словно стала еще тоньше и прозрачней.
— Мой брат просил сегодня… Готовьтесь к побегу… Сегодня ночью…
«Ага, призналась, что это брат…»
— …Я принесу одежду, а вы ждите… Старый Шустер празднует повышение своего сына… Он пьян. Может заглянуть сюда. Будьте готовы…
Она вышла в коридор, оставив после себя аромат душистого мыла.
Внизу слышался возбужденный говор, потом раздалось протяжное, немного заунывное пение, сквозь которое прорывались выкрики, смех, — и снова пение. Там ходили, передвигали стулья, кричали, спорили между собой. Что там такое? И почему так мрачно поют?
— Кого-то провожают на фронт, — тихо сказал Алексей.
— Может, поэтому «брат» и откликнулся сегодня? — чуть погодя подал голос Звагин. Оранжевый халат его был расстегнут, он тяжело дышал.
Алексей лежал, глядя в потолок. Его не интересовали песни и пьяный галдеж внизу, в аптеке, однако и он пытался связать ночную оргию у Шустеров с визитом Густы. Он старался представить себе сонно склоненную фигуру санитара (если он вообще сидит сейчас там!), тусклый свет в длинном коридоре, лестницу (ежедневно ходил по ней на перевязку в кабинет Шустера), тесный вестибюль внизу, высокие с бронзовой решеткой за стеклом двери. И внезапно мысль об этих зарешеченных дверях вызвала в нем страх, ощущение безвыходности, абсолютной беспомощности, когда можешь только лежать, как сейчас, в чистой, выглаженной пижаме (чистота в больнице была идеальной!) и ни на что не надеяться. Ему вдруг стало ясно, что они пропустили спасительное время, возможность выбраться отсюда, фронт откатился далеко-далеко, сотни километров вражеской территории отделяют их от родной земли.
Неожиданно пение внизу оборвалось, задвигались стулья, послышался властный окрик, хлопнула одна дверь, другая, третья… Алексей бросил взгляд на окно, словно ища там спасения. Ночь стояла темная, тяжелая, настороженная, не слышно было даже рокота моторов и лязга гусениц на мостовой. Лишь чернотой вливалась в окно тишина, гигантская тишина в огромном затаившемся мире.
На лестнице послышались шаги, кто-то тяжело поднимался, за ним шагал другой — легко и быстро, и Алексей сразу догадался, что это отец и сын Шустеры. После выпивки решили проведать своих пленников.
Шустер-младший вошел в палату первым, в эсэсовской форме шарфюрера он казался старше и солиднее. Отец был в коричневом костюме — узенькие брюки, тесный короткий пиджак, сбившийся на сторону галстук, лицо бледное, одутловатое, но с сияющими радостью и гордостью глазами.