Этаж-42 - страница 25

— Уважают ее в управлении: премии, награды, скоро, может, и орден получит.

— Господи! Чего ж вам еще нужно?

— Не знаю. Наверное, уже ничего, — словно открещиваясь от всего, сухо ответил Найда, вконец смущенный словами генеральши. — Мое дело дома строить да с Гурским воевать.

— На это у вас сил хватает, слава богу, — заметил Климов.

Гурского генерал Климов считал человеком опасным, стопроцентным демагогом, умеющим отлично маскировать свои истинные намерения. Найда в сравнении с ним наивен и прост. У того на первом месте «интересы государства», «план», «требования свыше». Найда же вечно твердил о «совести», о «чести», о том, что еще дед его бил каменщиков, которые криво сложили ему плиту в хате, а что теперь, мол, все норовят свалить на технику, на машины, на государство. А однажды Алексей Платонович заявил на совещании, что ему лично надоели разговоры о героизме и ночных авралах, пора, дескать, создавать такие условия, чтобы работать можно было без штурмов и лихорадки, чтобы комплекты регулярно поставлялись на стройплощадку. «Ваше неумение руководить, товарищ Гурский, стоит молодым рабочим бессонных ночей, пропусков занятий в вечерней школе, нервотрепки из-за плохих плит». Тут Гурский разошелся! Он умел защищать свои позиции, а тех, кто любит «ровненькую», «спокойненькую» жизнь, называл не иначе как «демагогами» и «мещанами».

— Жалко только, что я как-то сдал в последнее время. Годы, видно, берут свое. Да и одиночество сказывается… Неустроенность в семейной жизни.

— Рано вы в старики записались, Алексей Платонович, — с женской прямолинейностью заявила Анна Мусиевна, — жениться вам надо, и все…

— Нас, фронтовиков, нынче причисляют к самому старшему поколению. Знаю ветеранов, которые молодятся, ордена свои не больно выставляют напоказ.

— А мой Афанасий Панкратович гордится своими боевыми наградами.

— Афанасий Панкратович — прославленный генерал! Климов скромно откашлялся, махнул рукой.

— Хватит об этом. Все мы одинаково тогда смерти кланялись.

— Не хватит, товарищ командарм! — повеселел Найда, радуясь, что удалось переменить тему разговора. — Вы полмира прошли, Прагу освобождали.

Тема была затронута важная. Климов хоть и не любил говорить о своей персоне, а как только речь заходила о войне — весь преображался. Его армия едва ли не первой ворвалась в осажденную фашистами столицу Чехословакии. Да и потом не раз еще случалось смотреть смерти в глаза.

— Помню, с американцами мы уже обменялись рукопожатиями, провели демаркационную линию, вроде бы мир, живите, добрые люди, спокойно. Как вдруг немцы идут на самоходках, и пехота ихняя, СС, прет на прорыв. Нелегкий бой выдержали напоследок. Один американский генерал, очень молодой, обнимал меня потом, клялся в вечной дружбе, даже нацепил мне орден «За отвагу в штыковых атаках». Есть у них такой орден, стоящий, скажу вам. И я вроде его заслужил. Возле своего же штаба бой принял. Против эсэсовцев с комендантской ротой дважды ходил в атаку.

Генеральше воспоминания мужа больно резанули по сердцу. Она прошла вместе с ним не одну фронтовую дорогу: у нее у самой есть ордена и медали, телефонисткой служила при стрелковом батальоне. Однажды, когда они ехали на «виллисе» в штаб армии, на них случайно наскочил немецкий отряд во главе со стареньким генералом, на котором, как на палке, болталась длинная шинель без пояса, на носу — круглые в оловянной оправе очки, вместо дужек — веревочки за ухом. То ли с перепугу, то ли от усталости генерал вытянулся в струнку перед советским офицером и попросил взять его часть в плен. Дескать, Гитлеру капут, а он хочет передать свой штаб и документы советскому командованию. Сейчас трудно даже поверить такому…

Снова заговорили об Ольге Антоновне.

— Ее отец, кажется, вместе с вами был на фронте? — спросила генеральша.

Найда даже вздрогнул от неожиданного вопроса. Еще и теперь он как бы чувствовал свою вину перед Звагиным.

— Да, мы были в лагере… Нас обоих в первый же день войны интернировали гитлеровцы. Под Лейпцигом. Там же он и погиб. Ольгу я разыскал уже после войны.

— Бедная! — покачала головой Анна Мусиевна. — Одна детей воспитывает. — И, придвинув стакан чаю, прибавила: — А вы чего тянете? Чего выжидаете? Разве чужие дети — помеха?