Этаж-42 - страница 27

Он думал: разве помнит она, эта светловолосая девушка, зимнюю морозную ночь сорок шестого года, когда Шустер бежал из Визенталя, когда горел сиротский дом, когда наши солдаты преследовали его шайку?.. Найда мысленно перенесся еще дальше, в ту зловещую ночь, когда Густа прибежала в клинику Шустера и помертвевшими губами прошептала: «Готовьтесь к побегу…» Бедная девушка с красным крестиком на шапочке сестры милосердия исчезла тогда, чтобы через год вернуться в другой форме, в страшной форме эсэсовки. Густа, Густа, что же произошло с тобой? И почему перед смертью не сказала последнего слова?

С утра шел дождь, серое небо, словно затянутое дымом печей крематория, давило, угнетало, от него веяло холодом смерти, каменный карьер тоже вселял ужас.

В полдень охранники подали команду отдыхать, и Найда, вконец изможденный, в своей полосатой хламиде, в грубых брезентовых, на деревянной подошве башмаках, упал навзничь на землю. Думать не было сил, чувствовал себя способным лишь на то, чтобы безучастно смотреть в небо. И еще у него хватало сил, чтобы чувствовать свое тело, боль и ссадины на руках и ногах.

Временами вдруг вспыхивало воспоминание — причудливая цепочка дней, ночей, месяцев, перенесенных мук и утраченных надежд: второй побег, разумеется, не удастся. Для второго побега у человека просто не хватает сил. На сей раз судьба может вынести свой окончательный приговор: пулю в спину, виселицу на плацу или медленную смерть в каменном мешке около главной канцелярии…

Их увезли ночью из больницы в небольшой лагерь под Визенталем и бросили в холодный затхлый погреб возле лагерной кухни, чтобы утром учинить первый настоящий допрос. Наверное, еще думали, запугав, заставить инженера Звагина перейти на их сторону. Он был им очень нужен, о нем знали в Берлине, в главном управлении безопасности. Поэтому их и не повели сразу в лагерные блоки, к другим узникам, оставив им какой-то резерв надежды: вы здесь временно, и мы надеемся на ваше благоразумие, инженер Звагин!

Ночью Звагин пришел в сознание и, как это бывает в критические минуты, почувствовал себя способным к действию. Они лежали в темноте, на деревянных нарах, маленькое оконце было открыто, и из него тянуло сыростью. Звагин словно нутром почуял, что снаружи никого нет, перед оконцем только какая-то темная куча (после выяснилось, что это был уголь) — и мрак, мрак, мрак… Звагин будто весь потонул в нем, погрузился в эту волглую тьму. Вцепившись в подоконник, прислушивался с минуту и шепотом сказал, что именно сегодня, сейчас нужно попытаться бежать, так как другого такого случая не предвидится, их бросили без надзора, о них забыли, а может, лагерь еще по-настоящему не оборудован, нет надлежащей охраны, и этим нужно немедленно воспользоваться. В оконце они увидели невдалеке обыкновенный деревянный забор, правее какие-то ворота, будку с часовым, слабый свет, льющийся из-под двери; оттуда доносился негромкий говор и смех, изредка дверь открывалась, и тогда полоса света прорезала темень, как свет паровозного фонаря. Сейчас, только сейчас! Найда подсадил Звагина, вытолкнул его в окошко, вылез сам и сразу же, стоя на коленях, ощутил под руками мокрую жесткую траву. Похоже, осока, что растет в болотистой местности. Значит, где-то близко есть болото, глухие мочажины, и если им удастся перелезть через деревянный забор… Если им выпадет счастье одолеть этот единственный барьер…

Ползком двинулись к ограждению. Звагин тяжело дышал, и Найда, подхватив его к себе на плечо, потащил что было сил вперед, дальше от зловещего погреба, от их первого заточения.

Вдруг в будке часового отворилась дверь, и в ясном проеме четко обозначился силуэт человека в длинной шинели, без пилотки, с ведром в руке. Охранник зашагал куда-то между бараками, видно набрал воды, и появился снова. «Интересно, как поживает советский инженер? — сказал он кому-то в раскрытую дверь. — Я бы охотно вылил на него это ведерко». Он еще минутку постоял, словно раздумывая, может и вправду намеревался подойти к окну и облить водой Звагина, — разумеется, ради забавы, ради удовольствия. Ведро было полным, оно оттягивало ему руку, он стоял и переговаривался с кем-то, кто находился в караулке, потом поднялся по ступенькам и затворил за собой дверь.