Этаж-42 - страница 8

Климов ел мало, больше расспрашивал о Лейпциге. Он во время войны был в тех местах. Американцы явились туда первыми и вывезли все, что можно было. А как там теперь? Товары у них неплохие. И в мировой политике не из последних. Строгость любят, дисциплину, порядок.

— Это они любят, — согласился Найда, — даже чересчур.

— Лучше уж чересчур, чем недотяжка. А то как на «экстру» нажимать — уговаривать не приходится. А как работать… Да вы сами знаете, Алексей Платонович! — невесело махнул рукой Климов. — Миритесь с этим…

— Кто мирится? — удивился Анатолий.

— Очень просто, мой милый, — засопел генерал. — Из управления в управление перебрасывают бездельников — «по собственному желанию», так сказать. Пора начать с этим решительно бороться. Строжайше пресекать! Рабочее место должно быть святым. Понимаю: моя категоричность кажется вам солдафонством, но ваш либерализм — это, в конце концов, измена собственным убеждениям. Может, я не прав? Может, я кажусь вам смешным?

Анатолий чуть заметно улыбался. Алексей Платонович, сжав кулаки, строго глядел в одну точку.

— Нет, — произнес Найда после минутного молчания, — смешного тут мало. Думаю, порядок везде нужен — и в семье, и в деле.

Анатолий так и встрепенулся. Глаза его немного сузились, и он с интересом уставился на отца. Он очень его любил и всегда поражался, открывая в нем новые для себя черты. Не так уж прост его батя, как может сперва показаться. Глыба, силища, целый мир!.. Вот он вынул сигареты, покрутил в руках коробку, подумал и произнес с уверенностью:

— Нет порядка — нет умения.

Сказал тихо, как нечто обычное. Без претензии на оригинальность. Но Анатолий почувствовал в этих словах особый смысл. Порядок для того, чтобы уметь!.. Дисциплина для того, чтобы научиться работать. Научиться подчинить себя главному направлению в жизни.

— В принципе верно… — поддержал Анатолий отца.

— Да что тут мудрить! — продолжал Алексей Платонович. — Правду говорит мой дорогой сосед: рабочее место должно быть святым! Потерял уважение к рабочему месту — потерял себя как работника. Пустое место ты! Разве мало у нас таких… потерянных? Ему все-все безразлично, ему наплевать и на мать и на отца. Когда присмотришься к такому, то видишь, что ничегошеньки он не умеет. Только кичится: я, мол, рабочий класс! Уважайте меня, почитайте!.. — Найда безнадежно махнул рукой. — Строгости у немцев, конечно, хоть отбавляй. Но мне наша душевность больше по нутру. Хорошо, когда и порядок, и умение есть — и все это идет от сердца.

Анатолию пора было ехать, он взял с собой и Тосю, у которой были какие-то дела, а скорее всего, ей не терпелось похвастаться перед подругами своими заграничными обновами, подаренными свекром. Когда они ушли, Найда с облегчением вздохнул и потянулся за бутылкой.

— А теперь давайте, Афанасий Панкратович, от души… — и налил генералу и себе по полной.

Анна Мусиевна ушла на кухню, и друзья остались одни.

Алексею Платоновичу не терпелось узнать мнение Климова о волновавшем его деле. Рассказал генералу, что ездил в Визенталь. От сиротского дома нет и следа. Но все-таки он разыскал одну бывшую воспитанницу этого приюта — дочь покойной Густы Арндт.

— Помните, я вам рассказывал о ней? Коммунистка. По заданию партии пошла работать в гестапо, чтобы спасать своих…

— Почему покойной? — поднял седые брови Климов. — Ей же удалось вместе с вами бежать из лагеря?

— Да, удалось. Она умерла совсем недавно. Года два назад, в Лейпциге. После тяжелых переживаний… Мужа убили нацисты. Маленькую дочку в сорок шестом переправили в Западную Германию. Здесь много неясного. Думаю, кто навел гестаповцев на след ребенка? Почему фашист Шустер увез Ингу на Запад?

— А что говорят сами немцы?

— Густу Арндт посмертно наградили орденом Республики. О ней помнят старые коммунисты, ее имя в почете. Я видел в музее несколько ее фотографий, писем, протоколов допроса… И фотографию ее мужа, Ингольфа Готте. Чудесный был человек, мы с ним сидели в одном блоке. Его убили при побеге из лагеря. Когда Инга подросла, Шустер втолковал ей, что Густа Арндт была настоящей арийкой, ведь это она предала ее отца, Ингольфа Готте. Все невероятно запутанно и сложно. Я так и не смог ничего объяснить Инге. Теперь у меня такое чувство, словно я перед ней виноват…