Этажи села Починки - страница 10

— Вот я и говорю, — Федор с хрустом откусил головку молодого лука, — перебирайся к нам в город.

— Так-то и легко.

— Вот чудак. А как ты думал? Если б все было легко, так и разговоры нечего разговаривать.

— Не до того будет эту осень, погреб перекладывать надо. Да, вот что. Как насчет цемента? Обещал ведь.

Федор отодвинул тарелку:

— Что цемент. Приезжай — и возьмешь. Я тебе о другом толкую, потребсоюзу механик во как нужен.

— Нет, до будущего года и думать нечего.

— Ну и загорай тогда тут. В прошлом году у тебя — сарай, в позапрошлом — кухня, в этом — погреб. Что на будущий-то придумал?

— На будущий полы надо перегнать, — отозвалась Марина.

— Давай, давай, — безразличным тоном сказал Федор, — ишачьте, таких работа любит.

— Романцов говорит — дома кирпичные совхоз будет строить.

— Дома?

— Да, и Самохин это же толкует. Двухквартирные, по два этажа, говорит, будут. Газ, а там и воду проведут.

— Хе, вилами-то писано, когда это будет.

— Вилами не вилами, а будет видно…

Федор перестал курить, затушил сигарету, прислушался.

— И что же еще говорил?

— Говорит, промышленные комплексы строить будем, парниковое хозяйство заводить надо, чтобы свежими овощами снабжаться круглый год. Луга восстанавливать, залуживать. Работы много, большие дела затеваются.

Митрий вытер платком вспотевший лоб, глаза его горели каким-то новым, теплым светом.

«Работе радуется», — мелькнуло в голове Федора. Он представил Митрия на новом комбайне, за лугом, на Гаврильском поле. Места там привольные, ровные. И хлеба всегда родятся добрые. Вот сидит Митрий за штурвалом. Кепка — козырек назад. Глаза нацелены. Много раз видел он своего друга именно таким…

— Да-а, — протянул Лыков неопределенно. — Дела-то большие намечаются.

— И намечаются, и делаются уже.

— Поглядим. Ну, ладно, мне пора, — поднялся гость из-за стола. — Сегодня же в районе надо быть.

Митрий проводил Лыкова до калитки, вернулся во двор и стал размерять погреб. С деревянной метровой линейкой в руке он обмерил старые срубы. Слазил вовнутрь, размерил наверху, прикидывал и так и эдак, чтобы прибавить полметра в ширину (мешал сарай) — на полметра можно все-таки выкроить, и он, довольный, присел на чурку у передних окон избы.

«Камня хватит, — рассуждал про себя Митрий, — песок свой, цемента мешков пять надо б… Ну, раз Федор обещал, то все будет в порядке».

Тут увидел он, как по нижнему бревну венца бежал появившийся откуда-то таракан.

— Ах ты, каналья, — проворчал Митрий, стараясь сковырнуть его железным наконечником. Насекомое упало на землю, хозяин прихлопнул его подошвой сапога и только тут понял, что линейка его застряла слишком глубоко в бревне. «Мать честная, — с ужасом подумал Смирин, — подрубы подгнили».

Он стал лихорадочно быстро ковырять бревно, убеждаясь в том, что оно основательно сопрело. И угол осел вниз, и окно перекосилось. Он как-то не замечал этого раньше: «Теперь одними полами не отделаешься, всю избу перебирать надо будет».

Директор совхоза «Рассвет» Алексей Фомич Романцов более двадцати лет возглавлял хозяйство. Агроном по образованию, любящий землю человек, был он всецело предан самому древнему на свете делу — хлебопашеству. Выходец из казаков Старохоперской станицы, один из прадедов которого был грек, Романцов многим выделялся среди окружающих, в том числе и своею внешностью. Был он высокого роста, хотя несколько сутул от многолетнего хождения за плугом в молодости, до работы на Ростсельмаше, но вместе с тем строен. Смуглое лицо, массивный с горбинкой нос, черные как смоль усы и такие же густые брови придавали выражению его лица черты волевые. Густые длинные волосы его, в отличие от усов и бровей, белые, с голубой дымкой всепобеждающей седины, заметно облагораживали это лицо.

Все, кто знал Алексея Фомича, не помнят, чтобы он когда-либо не был гладко выбрит или одет небрежно. Романцов любил белоснежные рубашки, и все удивлялись, каким образом (все-таки работа не кабинетная: в полях, на фермах) — ему удается носить рубахи первой, что называется, свежести.

Красивой внешности человек, он жил и работал всегда красиво. Если агрономия — его призвание, его специальность, то техника — любовь Романцова. Может быть, из-за этой любви к машинам и начинал он свою трудовую жизнь с рабочего на ростовском заводе «Сельмаш»? Возможно, он никогда и не ушел бы с завода, если бы в годы коллективизации его, в числе двадцатипятитысячников, партия не послала в село? Страстный автомобилист, он знал назубок все машины, с которыми приходилось работать. Нет такого агрегата в совхозе, который бы не изучил и не освоил директор.