Эти бессмертные - страница 31

Здесь нет диких зверей, кроме мышей и крыс, здесь нет птиц, кроме кур, воробьев и голубей, здесь вообще нет дикой природы. Говорят, если очень долго идти на восток, плодородные земли заканчиваются и начинается засушливая степь, а до того места все пространство занято огородами. А в центре каждого огорода — убогая лачуга, в которой очередная холопская семья влачит жалкое существование десятки и сотни лет подряд, и единственная надежда на лучшее — перерождение.

В этом мире верят в реинкарнацию. Здесь принято считать, что после смерти душа умершего вселяется в новое, только что зачатое, тело. Достойный холоп в новой жизни становится воителем, а недостойный воитель — холопом. Все как у буддистов, разница только в одном — перерождения приходится ждать намного дольше. Раньше Павла удивляло, до какой степени надо устать от жизни, чтобы считать нирвану лучшим выходом из круговорота бытия, теперь это его больше не удивляло. Если ты двести лет подряд живешь в одной и той же хижине с одной и той же женой, если твои дети выросли так давно, что ты уже не помнишь, как их звали, если каждый следующий день твоей жизни ничем не отличается от предыдущего, рано или поздно придет время, и ты захочешь положить конец своему существованию. Если только сохранишь к этому моменту способность размышлять об отвлеченных материях. А сохранить эту способность непросто, когда каждый день проходит в одних и тех же огородных трудах, когда все соседи знакомы настолько хорошо, что с ними уже не о чем разговаривать, когда твоя жизнь так же стабильна и неизменна, как жизнь дождевого червя в грядке, которую ты пропалываешь каждый четвертый день. Дождевой червь не умеет размышлять о вечном, он вообще не умеет размышлять, ему это не нужно, а если вдуматься, зачем это нужно тебе? Одинокий человек, попавший на необитаемый остров, теряет разум за считаные годы, здешние холопы не одиноки, но у них и времени больше.

Сзади послышался неясный шум. Павел обернулся и увидел, как по склону оврага осторожно спускается Бригитта, та самая наложница Хортона, что пыталась так забавно построить Павла и Ивернеса, а в результате построилась сама, потому что дура. Но, надо признать, красивая дура, грудь и задница на месте, талия в меру тонкая, да и на лицо недурна. И походка очень грациозная, как у гимнастки, не будь она наложницей графа, Павел ей бы вдул. Но наложницу повелителя трогать нельзя, тем более если она объявлена матерью незачатого.

Павел поморщился и плюнул в ручей. Сбылась, блин, мечта фашистов, евгеника в чистом виде. Как у собаководов — родословная, выбраковка, породы… Впрочем, это неудивительно, это в земном средневековье каждый ребенок был божьим благословением, надеждой на счастливую старость и инвестицией в будущее. Здесь каждый ребенок прежде всего поедатель пищи и заниматель места, а пищи и места на всех не хватает. Каждое рождение санкционируется воителем, и не дай бог какой-нибудь женщине залететь без разрешения — казнят немедленно. И того, от кого она залетела, тоже казнят, причем смерть его будет нелегкой, чтобы другим неповадно было. Местные мужики вообще боятся пользовать женщин, как установлено от природы, предпочитают извращения, чтобы уж точно никого не зачать. Голубых и розовых здесь даже больше, чем нормальных, прямо Содом и Гоморра в одном флаконе. Посмотришь на человека, вроде нормальный, вот Людвиг, например, а Хортон его, говорят, чуть ли не каждую ночь пялит, любовь у них, видите ли. Тьфу! И Бригитта эта…

Бригитта тем временем преодолела спуск, подошла к Павлу и села рядом. Павел вдруг почувствовал необъяснимую злость.

— Привет, наложница, — сказал он. — Ты не знаешь, когда повелитель меня накажет?

Бригитта посмотрела на Павла незамутненным взглядом и ответила:

— Не знаю. А за что он тебя накажет?

«Уже забыла, дура», — подумал Павел, а вслух сказал:

— Помнишь, ты угрожала, что пожалуешься Хортону?

Бригитта нахмурилась и заметила:

— Надо говорить «лорд Хортон», или «мой повелитель», или «его сиятельство». Так, как ты говоришь, непочтительно.

— Прости, — сказал Павел. — Я тут человек новый, в местных правилах вежливости еще не разобрался.