Это Б-о-г мой - страница 6

Но, кстати, почему? Что у него общего с этими людьми, принадлежащими к племени, о котором он знает очень мало, а хотел бы знать еще меньше? В нем сохранились какие-то детские воспоминания об атмосфере в доме его деда, и эти двое прохожих неприятно напоминают ему о суровости и скуке, которые царили в доме его деда. Его дед и бабка барахтались в паутине запретов, которые не позволяли им жить так, как все. Они соблюдали курьезные обычаи, которые даже не могли толком объяснить. Ну не глупо ли, что они не могли в субботу чиркнуть спичкой или щелкнуть выключателем, что они постоянно остерегались нежелательных ингредиентов у себя в пище, что они не доверяли и противопоставляли себя тем людям, которые жили не так, как они, или верили в другого бога. Наш герой очень неохотно ходил в детстве в гости к деду; а когда он уходил от деда, то выходил на улицу с тем же чувством, которое испытывает человек, выпущенный из тюрьмы. И если есть что-нибудь в этом изменчивом мире, в чем он уверен, так это то, что у него нет и никогда не будет ничего общего с этим мрачным призраком умершей культуры.

Эти двое прохожих, которых он случайно ветре тип на Пятой авеню, оскорбляют его чувства не потому, что заставляют его чувствовать себя чуть-чуть чужаком в этом мире. Они оскорбляют его тем, что живут во второй половине двадцатого столетия, тем, что сохраняют свою мертвую культуру и демонстрируют ее ему, прогрессивному современному человеку, а также тем, что само их присутствие здесь, на Пятой авеню, есть доказательство его попыток похоронить какую-то часть своего наследия, хотя похоронить ее ему все равно не удастся. Они — его страшная тайна, которая постоянно напоминает ему о себе и не дает ему спокойно спать.

Возможно, наш герой слыхал, что есть в современном мире люди, которые действительно «правоверны»; часто это интеллигентные люди: врачи, адвокаты, бизнесмены и так далее. Может быть, он даже иногда встречал таких людей, и его поражало, что они, как ни странно, любят те жекниги, какие любит он, и ту же музыку, какую любит он, что они так же одеваются, как он, и ведут себя так же, как он, — и тем не менее они привержены ко всей этой чепухе: к кошеру, соблюдению шабата и прочим нелепостям. По его мнению, эти люди невыносимы, они просто психопаты, у которых «не все дома».

Попробуйте начать убеждать нашего героя гордиться тем, что он еврей, и он подымет вас на смех. Скажите ему, что он принадлежит к избранному народу, и он скинет пиджак и начнет засучивать рукава, чтобы дать вам хорошую взбучку, настолько глубоко вы задели принципы, в которые он, по его мнению, верит. Самый красноречивый писатель в мире не заставит его ни на йоту усомниться в своей правоте, за исключением разве одного обстоятельства.

Дело вот в чем. Глубоко в сердце и у критически настроенного христианина, и у еврея, отчужденного от своего еврейства, имеется нечто — я не могу сказать, что именно — может быть, чувство, или даже тень чувства, — имеется нечто, говорящее нам, что в евреях скрыто гораздо больше того, что видно на первый взгляд. В евреях скрыта какая-то тайна. Эта тайна заставляет само слово «еврей» звучать как-то иначе, чем название всех других национальностей. Именно из-за этой тайны многие читатели возьмут в руки эту книгу и прочтут ее от доски до доски, возможно, не соглашаясь со многим, что в ней сказано, но все же надеясь найти в ней хоть какой-то ключ к разгадке этой тайны. Этой тайной объясняется, почему евреи гордятся тем, что они потомки Авраама. Эта гордость все-таки существует, невзирая на горестную покорность и часто униженный облик еврея, в течение веков подвергавшегося гонениям, невзирая на отсутствие у евреев внешнего лоска, гордость, которая — хотя это уже крайность — выражается иногда хотя бы в серьгах и меховых шапках, — гордом вызове евреев миру, нацепившему на них желтые звезды гетто.

Год или два тому назад в Израиле много спорили на тему: «Кого считать евреем?» Казалось бы, за тридцать пять веков своего существования евреи могли бы выработать подходящее определение того, что они собой представляют. Но спорщики вошли в такой раж, словно прежде никто никогда и не задумывался над этой проблемой.