Это было на Волге - страница 6

— Рыбка что надо. Это тебе не два окунька и плотичка. Окунька пожалел! Эх ты, рыболов-спортсмен! А говорил, я мастер ловить. Ладно. Бери себе парочку, с меня и остальных хватит.

— Шутишь?

— Бери, когда дают!

Шульга хватает двух сазанов и торопливо насаживает их на свой кукан.

— Ну вот, так солиднее, теперь и впрямь можно сказать рыбий профессор!

Он молчит.

Ни сетки, ни вещевого мешка у меня нет. И я попросту нанизываю рыбу на кусок тонкой бечевки, завязываю ее узлом и взваливаю на плечи.

Мы идем вдоль берега. Возле нашей лодки стоит ботник деда. Сам он сидит у воды и чистит рыбу. На дне ботника — с полсотни подлещиков и плотичек.

Бакенщик приветливо кивает головой.

— Ну вот и рыбка. Хороша! Важнецкая! В этом месте ловили?

— В этом, дедушка. Спасибо тебе! Выбирай себе любую. — И, сняв с плеча связку, я протягиваю ее деду.

— Да что ты, что ты! — отмахивается он. — Зачем мне? Ты раненым снеси. Пусть свежей рыбки покушают. А я вот грешным делом подумал: много ль удочками наловят? Помочь бы ребятам. Проехал малость вдоль бережка, подъемничек побросал. Попалась, — указал он на лежащую на дне ботника рыбу. — Вот берите и ее. — Старик весело щурит глаза, и добрая отцовская улыбка играет на его губах.

— Зачем, дедушка?

— Ничего, ничего, милый. Пусть раненые покушают. А мне этой чищеной с лихвой хватит. Надо будет — вечерком еще побросаю.

— Ну спасибо, дедушка!

Мы перебрасываем рыбу в свою лодку и, тепло попрощавшись с бакенщиком, пересекаем Волгу.

— Вот это рыба! — никак не может успокоиться Шульга. — Вот что значит Волга-матушка!

Лодка быстро скользит по воде. Мимо проплывает наш вчерашний злополучный островок. Через пятнадцать-двадцать минут мы уже у берега. Стучимся в окно. Как и вчера, к нам выходит старуха.

— Хороша рыбка! — одобрительно качает она головой. — А я глаз не сомкнула. Ведь позапамятовала бредешок вам дать, он у нас в сарайчике. Думаю, вернутся без рыбки, родные мои.

Шульга кладет на крылечко удочки и закидушки.

— Получай, бабуся, свое хозяйство, все в целости, в аккурате.

Сняв с бечевки парочку сазанов, я протягиваю старухе рыбу.

— Что ты, милок! — замахала она руками. — Ни в жисть! Да рази можно! Бойцы раненые рыбку ждут.

Нам стоило большого труда уговорить ее взять одного сазана.

— Русский человек, какая у него душа! — шагая по дороге, рассуждал Шульга. — Нужно — последнее отдаст. Вот старуха, одна-одинешенька... бакенщик! Такой народ все вытерпит, все перенесет!

Наконец мы добрались до госпиталя. Первой нас увидела медсестра. На ее крик сбежались все, кто был на дворе.

— Вот это улов! — восхищались все. Вытирая о передник свои красные руки, шеф-повар радостно говорил: — Отменная рыба, первый сорт... Хватит тут на уху и на жаренку.

Вечером, перед отбоем, я захожу в восьмую палату. Белов лежит на койке. Голова его покоится на высоко взбитых подушках. Большие впалые глаза смотрят на меня с благодарностью.

— Ну, как дела? — спрашиваю я.

— Теперь пойдут на поправку, — отзывается его сосед.

— Душу отвел, словно полегчало, товарищ политрук. Спасибо вам, — тихо говорит Белов, — ведь наша рыба, волжская. Поправлюсь — непременно приезжайте!

— Это уже после войны.

— Вот-вот именно, — обрадованно говорит он, — в Чернопенье. Вот где половим... Места у нас! — Глаза его заблестели, и весь он как-то ожил. — А клюет... — Он не договаривает, что-то давит ему в груди, и он тяжело, с надрывом кашляет.

— Ну вот, опять вы разговариваете, Белов, — строго сказала внезапно вынырнувшая из-за моей спины сестра, — вам же нельзя говорить, лежите тихо!

— Эх, сестра, сестра, все-то нельзя да нельзя. А мы не просто разговариваем, а о рыбной ловле толкуем, понимать надо!

В коридоре сестра догнала меня.

— Ну как Белов? — спросил я.

— Да повеселей стал, завтра отправляем баржей. Поправится...

Большое это дело — рыбачья страсть! Вспомнятся дни, проведенные на рыбалке, и в тяжкие минуты становится легче человеку, и глубже любит он свою родную русскую природу, свою великую Родину.