Это другое - страница 8

Да, не подверженный сантиментам и закаленный в боях да интригах некогда член Дома Сильничей, однажды предавший свои род с кланом и перешедший на сторону революционеров, по всем центральным державам его родного мира теснивших магическую аристократию, под влиянием школьника из другого мира и компенсируя свои детские травмы, вдруг воспылал тёплыми чувствами к матери тела. Как и говорилось ранее, Силин — это теперь не Славик и не Ким, а производная от их слияния, со всеми соответствующими особенностями, пусть порой и в виде некоторых странностей. В общем, пока это не вредит делу, с него не убудет, и в школу ходить он продолжит. Да и отменной успеваемости никто же не требует, а в учете посещаемости есть способы достигнуть определенных послаблений.

Что, спросите, за дело такое у Силина? А тут всё непросто. Когда душа Славки покинула своё тело, то вселение Кима произошло, очевидно, нештатно. Ведь, если судить по некоторым нюансам, маг-иномирянин должен был получить чистое от устремлений и понятий о «хорошо-плохо» тело, однако этого не произошло и налицо явный микс личностей с утратой превалирующей роли вселенца. Но самое главное, новообразованный Силин вовсе не ощущает обязательств перед подарившими ему второй шанс, что определенно должен бы был испытывать Ким Фройз, после гибели в своем мире получивший возможность продолжить бытие. Не исключено, что такой настрой пришельца был искусственно вызван, но, как и сказано уже, что-то пошло не так, а потому возможности вот они, на руках, а обязанности можно и... не отвергнуть, конечно, но вполне себе отодвинуть. Всё же от Кима в Силине сейчас «бо-о-ольшая половина», так сказать. Требовалось же от Фройза ни много ни мало, а стать своего рода агентом внедрения и всемерно способствовать приходу в мир неких сил извне. Попросту говоря, совершить ряд магических ритуалов, знания о коих сохранились, в отличие от приязни к их заложившим, и в итоге повлекшим бы появление магии в этом мире. Во всяком случае, именно такое понимание требующихся от него действий имелось у школьника, который сейчас сидел напротив не отходившей от него весь день рыжей.

Да-да, после утреннего инцидента Сомова поместила своего любвеобильного «бойфренда» под плотную опеку и, повсюду следуя за ним, не позволяла более ни хватать за зад, ни обжиматься по углам с какими-то там Котовыми или, моногамия убереги, легкомысленными Роговыми. Вторая, кстати, рассталась с Романом.

Ах, женщины — непостоянство имя вам, сказал бы автор, но эта история не о нём.

— Ты что, совсем учиться теперь не хочешь? — уловив взгляд с задумчивым видом сидящего напротив юноши, завела разговор занятая домашкой рыжая.

— Не отвлекайся, ошибок наделаешь, — с невозмутимым видом, достаточно мягко, но без какого-либо пиетета ответил ей «мыслитель», как видно, занятый чем-то гораздо более важным, нежели уроки, которые, к слову, сейчас за него делала его, как он её обозначил, возлюбленная, между прочим, позвавшая после школы к себе домой. Наверняка учиться, но это не точно.

— Слышь, ты не офигел? — вскинувшись было, попыталась отстоять чуточку гордости та, кого всё устраивало, что бы там она ни говорила. Хотя урокам бы она сейчас предпочла несколько иное времяпрепровождение со Славиком.

— Пиши-пиши, я потом у тебя спишу, — всё с той же ровной интонацией и без грамма издёвки, как само собою разумеющееся произнес самоуверенный юноша, удивительно, но заставляя трепетать такой своей непреклонной и чуточку жестокой нечуткостью, картинно возмущающуюся, но внезапно счастливую от подобного и, чего уж там, сбитую с толку такой своей на то реакцией, девушку напротив.

— Нахал, — проворчала Эля, вернувшись к тетрадке.

— Чаю поставь, — мгновением спустя, вдруг заявил нахальный юнец, то ли пришедший наконец к каким-то выводам в результате своих беззвучных размышлений про себя и пожелавший восстановить потраченную на умственную активность энергию, то ли попросту пожелавший самоутвердиться в своей патриархальной роли, чем словно специально повышал градус своей бесчувственности, так будоражащей неожидавшей от себя такого рыжей.