Это случилось в тайге - страница 14
Но Валька развел костер и даже догадался пощупать канюковскую телогрейку.
— Аж звенит! — сказал он. — Так и простыть недолго. Ну-ка я тебя поближе к огню передвину, подсушить.
От телогрейки и ватных брюк повалил пар. Живительное тепло жадно впитывалось измученным болью и усталостью телом, умиротворяло. Мысли текли, не царапая души, тоже теплые, податливые, словно нагретый воск. Валька Бурмакин снова стал милым и добрым парнем. Эко, подумаешь, брякнул, что плюет на законы! Пускай поплюет, к законам не пристанет. После жизнь научит держать язык за зубами. И Канюков, когда вернется в поселок, кое-что растолкует, с глазу на глаз конечно. Выпьют пол-литра, посидят, побалакают. Валька вытаскивает его, обезножевшего, из тайги — он поможет Вальке тверже стоять на ногах, не спотыкаться. Услуга за услугу.
А мороз явно нажимал, и Канюков скоро почувствовал это боком, повернутым от костра. Помня о своей беспомощности, окликнул Бурмакина:
— Валя! Мне бы левой стороной к огню повернуться, а?
— Можно, — ответил тот.
Пользуясь вынужденной остановкой, он опять варил мясо, запасливо прихваченное в дорогу. Кроме мяса в его мешке оказалось еще полбуханки хлеба. Черт, сколько же Валька тащил на себе тяжестей? Рюкзак с продуктами, котелок, топор… Да еще патронташ и ружье. И тут Канюков вспомнил о своем оружии. Впервые с тех пор, как освободился от него с помощью парня.
— Слушай-ка, а мой карабин?
— Возле сохатого, под кривой сосной в снег сунул. Тяжелый он больно, с собой тащить. А вещмешок на сук повесил.
— Карабин не пропал бы, — забеспокоился Канюков.
— Куда денется? Принесут, как пойдут за мясом.
Канюков насторожился — что значит «пойдут за мясом»? Разве за ним не Валька пойдет? Кто же тогда пойдет? А?
— Так кто же за ним пойдет кроме тебя. Я, как сам видишь, не могу…
— А мне оно на черта сдалось? Пока тебя вез, на обоих плечах шкуру себе лямкой протер до дырок.
— Интере-есно, — сказал Канюков и закрыл глаза.
Валька, поддев топорищем проволочную дужку, снял подвешенный над огнем котелок. Вспомнил:
— Ложка-то у нас с тобою одна!
— Ты ешь, — буркнул, не открывая глаз, Канюков. — Я подожду. Ешь, ешь…
Яков Канюков подождет. И подумает. Кажется, ему стоит кое о чем подумать. Необходимо подумать. О том, какие такие планы держит в голове Бурмакин. Везти-то он Канюкова везет, спору нет, а вот карабин оставил. Почему? Правда, и вещевой мешок тоже оставил. Но именно канюковский вещевой мешок, не свой, хотя в канюковском имелось, например, сало, которого у Бурмакина нет. Да и карабин… Тяжесть, конечно, так ведь Валькино ружье вместе с патронташем, набитым патронами, весит не меньше. Почему не захотел оставить ружье и патронташ, а взять карабин? Может, с какой-то своей целью оставлял возле убитого лося именно канюковские вещи, а?
— Твоя очередь, Яков Иваныч! — сказал Валька и, подмостив две палки, поставил на них котелок — так, чтобы Канюков до него дотягивался.
Тогда тот открыл глаза и повторил:
— Интерес-сно…
— Что — интересно? — полюбопытствовал Валька.
— Да так… Это я насчет котелка. Палки подложил под него зачем.
— Палок не подложить — моментом уйдет в снег, Горячий же!
— А-а! — протянул Канюков и стал есть.
Он ел без Валькиной помощи, так как лежал на груди. Котелок стоял между полозьями нарты, чуть боком. Черпая варево, Канюков каждый раз тыкал ложкой в зыбкое отражение месяца, уже выплывшего на небо.
— К утру занастит — хоть конем езди! — сказал Валька.
— Ага, — согласился Канюков, отставляя в сторону котелок.
Парень убрал посудину в рюкзак и, подавая прикуренную от головни папиросу, спросил:
— Так что? Тронемся? Свету хоть отбавляй.
— Угу, — сказал Канюков.
Теперь нарта ползла не по набрякшему водой снегу, а по ломкому, звенящему под полозьями чиру, который к утру станет толще и будет называться уже не чиром, а настом. Зато двигаться стало куда легче. Снег не подлипал к полозьям, не тащился впереди парты. И шла нарта ровнее, без нырков. Но думать стало труднее, потому что звон ломающегося чира казался Канюкову оглушительным громыханием. Голова разламывалась, и все-таки нельзя было не думать.