Это случилось в тайге - страница 7
— Валя, в мешке чай есть. И сахар. Сало еще жена клала.
Валька не ответил, и у Канюкова появилось такое ощущение, будто его слова висят в воздухе, как птицы, которым некуда опуститься. И сам он висит в черной пустоте. Ему стало жалко себя, жалко как-то со стороны, словно не Канюков жалел Канюкова, а кто-то посторонний. Жалел за боль и беспомощность, за нелепость судьбы и за обиду, чинимую презрительным молчанием Бурмакина. Чудак он, этот Бурмакин, — представилась возможность заручиться дружбой и признательностью Канюкова, а он не пользуется этой возможностью, пренебрегает.
— Сохатину жрать будешь, заготовитель?
— Чайку бы, — сам удивляясь, зачем кобенится, попросил Канюков.
— Тогда жди. Котелок-то один!
К горлу подкатился ком голодной слюны, заполнил рот. Глотая ее, Канюков представил себе парня, рвущего белыми зубами мясо, и про себя выматерил, словно тот обманул его, только подразнив пищей. Минут десять он мучился, непрестанно глотая слюну, потом не выдержал:
— Пожалуй, надо бы мяса поесть. А то вовсе ослабну. Слышишь, Валя?
— Слышу. Сейчас.
«Но торопиться он и не думает, — решил про себя Канюков. — Чего торопиться? Свое брюхо набил, плевать ему на других. Раскуривает, наверное. И в зубах ковыряет, скотина».
— Юшки тоже дать? — спросил Бурмакин.
— Дай.
— Хоть приподнимись чуток, что ли!
Опираясь на локти, Канюков попытался приподняться и, не сумев, снова упал на спину.
— Не могу, — выдохнул он и закрыл глаза, в которых плавали разноцветные круги. — Не могу, Валя!
— Накачался ты на мою шею, — пробурчал совсем рядом невидимый Бурмакин. — Нянчайся теперь с тобой.
Руки его оказались куда ласковей голоса — присев возле Канюкова, левой бережно приподнял голову раненого, а правой зачерпнул в котелке ложку варева, скомандовав:
— Открывай шире пасть, ну!
И, странное дело, Канюков не поверил грубости слов. Она показалась нарочитой, искусственной.
Не поверил и сам Валька Бурмакин.
У него вдруг защипало в гортани. Такое ощущение ему приходилось испытывать и прежде, глядя на беспомощных слепых щенят, тычущихся в блюдечко с молоком, или на волочащую крыло тетерку, когда уводит от выводка. Он считал это не приставшей мужчине слабостью и, чтобы не заподозрили в ней, грубил, прикидывался. А еще — это был Канюков.
Правда, какой-то иной Канюков, незнакомый.
— Спасибо тебе, Валя! — прочувствованно сказал этот Канюков, как не сказал бы тот, которого Бурмакин знал до сих пор и недомолвки о прошлом которого были красноречивее пространных рассказов. — Спасибо, друг! Ты уж меня извини, что так вышло.
— Беда со всяким случиться может, это дело такое, — успокоил Валентин, набирая в опорожненный котелок снегу. Набрав и утискав кулаком, навесил котелок над огнем — ополоснуть, когда снег растает. В ожидании этого, скручивая себе папироску, предложил: — Покурить свернуть тебе или как?
Канюков облизнул жесткие, шелушащиеся губы. Вместе с чувством сытости пришла тошнота, спазмами стискивая желудок, отдаваясь колющей болью ниже пояса — там, куда ударил копытом лось. Может быть, затяжка папиросой облегчила бы эту боль, как облегчает зубную? Но — только папиросой, не вонючей махрой, которая сама вызывает тошноту.
— Ты мне, — он подавил приступ рвоты, — папиросы достань.
Бурмакин, по пояс проваливаясь без лыж в снег, зашел справа.
Пальцы его закопошились возле туго обтянутого кармана, возле самого места удара.
— Осторожнее! — попросил Канюков.
Он хотел чуть повернуться, чтобы ослабить натяжение кармана.
— О-о-о!
Теперь это был крик, не стоп.
Отпрянув, Бурмакин испуганно смотрел на раненого. А тот, пожевав белыми губами, дождался, покамест утихнет боль, прошептал:
— Черт сунул…
Новый приступ боли заставил сморщиться, замолчать. Потом, облегченно выдохнув круглым ртом — так выдыхают задержанный в легких табачный дым — парную струю воздуха, повторил:
— Черт сунул за ним идти. Любой охотник принес бы мяса. Мигни только. Так нет, сам испытать захотел, как ходят за лосем. Дур-рак… Ганя это все, — погодя вспомнил Канюков. — Все он. Сбил с толку. Я ведь пошел, чтобы… — и смолк, растерянно косясь в ту сторону, где предполагал Бурмакина. Порадовался, что не встретился с ним взглядом.