«Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944 - страница 16

Домой я вернулась уже с другим настроением, с новой надеждой: нашу девочку выпустят из тюрьмы, мы втроем станем еще ближе, еще роднее друг другу, а взаимная любовь поможет нам вынести тоску по нашему пропавшему отцу. Я едва дождалась Гретхен, чтобы скорее порадовать и ее добрыми вестями.

Моя младшенькая между тем устроилась в бюро переводов. В школу она больше ходить не будет, заявила она, а денежки нужны — и в хозяйстве, и о сестре позаботиться. Гретхен очень изменилась за последнее время — из ребячливого подростка едва-едва пятнадцати лет превратилась в серьезного, делового человека, в соратника.

Выглядела она, правда, еще моложе своих лет, так что всерьез от нее на службе никто ничего не ожидал, и приняли ее пока только на испытательный срок. Но она быстро втянулась в работу, по вечерам училась печатать на машинке, и поскольку как немецкий, так и литовский она знала одинаково превосходно, скоро стала лучшей сотрудницей.

Спустя три дня я снова оказалась на пропускном пункте в генеральный комиссариат города. У входа столкнулась с бароном фон Гроттусом, в коричневой униформе со свастикой. Не поздоровался. Баумгертель принял меня совершенно по-иному: торопился, нервничал, раздражался.

«Я уж испугался, что вас арестовали, вы же вчера не пришли. Я тут навел справки через посредников, вы в черном списке. Вашей дочери, к сожалению, совершенно ничем сейчас помочь невозможно. Вы сами теперь в большой опасности. Мой вам совет: берите младшую и бегите в Германию. Там вас искать не станут, у вас там родственники, вам помогут. Попробуйте нелегально, с почтовым фургоном, пересечь границу. Или пешком, как крестьянка. Вот вам денег на дорогу. Предупреждаю вас — бегите из Каунаса, немедленно!»

Он всучил мне восемьдесят рейхсмарок и выпроводил за дверь. Я поняла, что ему опасно разговаривать со мной дольше. Медленно спустилась по лестнице. Дежурный на пропускном пункте на этот раз не имел оснований придраться к моему слишком долгому визиту.

Значит, меня уже ищут. У входа остановился автомобиль. Человек в униформе выскочил из него и подбежал ко мне. Ну, все, сейчас арестует. «Вы понимаете немецкий? Скажите, как мне пройти в военную комендатуру?»

Я забрала Гретхен из конторы, и мы вместе побрели домой. Я была спокойна и старалась только, чтобы и дочь не слишком переживала. Вопреки предостережениям мы остались у себя в доме на ночь. На утро я поговорила с нашей домохозяйкой, которая с самого начала наших несчастий была неизменно добра к нам, всячески сочувствовала и готова была помочь. Мы на время укроемся в городе, некоторые ценные вещи я отдала ей на хранение. Станут нас искать, пусть говорит, что не знает, где мы. Грете ушла на службу, там ее точно искать не станут. «Придумай, где нам спрятаться», — попросила она уходя. Я осталась стоять на улице, глядя ей вслед, и понятия не имела, что мне теперь делать, как быть.

Они уничтожат нас, сотрут с лица земли. Они запрут нас в гетто, как предписывает новый указ. За то, что мы не переехали туда сами до сих пор, нас теперь «строжайше покарают».

Где мне теперь искать того, кто не побоится иметь с нами дело и рискнет нам помочь? Да их много, уважаемых достойных литовцев или немцев, недавно вернувшихся снова в Каунас, но много-то много, а пойти не к кому! Альгирдас! К нему! Снова полтора часа дороги, снова его нет дома. Жена обещает, что назавтра он приедет в город. Опять тяжкий, выматывающий путь обратно. Снова ночь без сна.

Мы договорились с Альгирдасом встретиться у Наталии Ивановны, русской женщины, недавно овдовевшей. Она извинилась: у нее уже дом полон людей, а то бы она с радостью приняла нас с дочерью. Альгирдас тогда предложил другую русскую даму. Ей позвонили, через час появилась худенькая хрупкая женщина и тут же согласилась взять меня и Гретхен с собой, в дом своей подруги, где они жили втроем — все русские. Она не говорила ни на литовском, ни на немецком. Тогда я попыталась заговорить с ней по-английски: она, я слышала, выросла в Манчжурии и там, кажется, выучила английский. Но она почти не разговаривала со мной по дороге, держалась холодно и отчужденно. Глаза темные, цвет лица желтоватый, эдакая миленькая китаяночка. Она была мне чужой, и весь город с его улицами, где все хожено-перехожено, тоже был мне совсем чужим.