Этот сладкий голос сирены - страница 13

- Носик будет щипаться.

- Когда это он щипался?

- Прошлый раз! За вполне определенное место.

- Двадцать лет назад.

- Четырнадцать, - сказала Цыплакова, быстро подсчитав прошедшее с тех пор время.

- Ну вот, - сказал Цыплаков. – Четырнадцать. Больше не будет.

- Бу-дет!

- Он тебя за вполне определенное место, а ты его – по морде. Очень содержательно проведем время.

В десять вечера приехали Винградовы. Услышав о скором появлении четы Носиков, Машка Виноградова выразительно посмотрела на Цыплакову и закатила глаза. Виноградов отнесся к этому, как и Цыплаков, с полным пофигизмом.

Машка обрушила на Цыплакову прямо какой-то вагон гуманитарной помощи – неисчислимое множество пакетиков, баночек, кастрюлек и даже огромную чугунную жаровню. Пока разбирались со всем этим, пока закончили, наконец, собирать на стол и сели провожать старый год, пришли Носики. Носик был в маске с огромными ушами и красным носом, олицетворяющей, возможно, какой-то особый подвид пьяниц. И хохотал своим металлическим голосом. Жена, в золотой бумажной короне, с обмотанной вокруг шеи серебристой гирляндой, ему напряженно вторила. Носики принесли бутылку сухого вина и килограмм мандарин. Цыплакова с Виноградовой незаметно переглянулись и Машка опять выразительно закатила глаза.

Наконец, сели. Цыплаков с Виноградовым к этому времени уже основательно набрались и наперегонки сыпали анекдоты. Проводили старый год, встретили новый, праздник брал свое. Часа в два «девушки» пошли танцевать и танцевали довольно лихо. Виноградов, когда-то занимавшийся в школьном танцевальном кружке, был нарасхват. Цыплаков отбивал ритм, неистово колотя по стулу, а Машка Виноградова так смеялась, что опрокинула на себя блюдо фаршированной рыбы с плохо застывшим желе и остаток ночи провела в летнем сарафане Цыплаковой, ничего другого на нее не влезло.

Разошлись часов в семь. Сыновья еще не вернулись от друзей, с которыми встречали Новый год. Цыплакова натянула на платье все тот же летний сарафан и пошла на кухню мыть посуду. Цыплаков, стоя, доедал салат с крабами.

- Вроде, все нормально, - сказала Цыплакова. – Неплохо встретили.

- Неплохо… - отозвался Цыплаков.

- Ну, Носики – это Носики.

- Да, - сказал Цыплаков. – Носики это Носики. За определенное место не щипал?

- Попробовал один раз.

- А ты?

- А я тоже его ущипнула.

- Это за какое же место? – изумился Цыплаков.

- За какое хотела, за такое и ущипнула.

Цыплакова сунула мужу посудное полотенце и велела перетирать рюмки.

- Так они ж маленькие! – возмутился сильно похмельный Цыплаков. Рюмки действительно были новые и возмутительно маленькие.

- Не поняла прикол, -сказала Цыплакова.

- Они маленькие, а руки у меня бо-о-ольшие! – и выставил вперед обе руки, ладонями вверх, величиной с нормальные садовые лопатки.

- А ты мизинчиком, мизинчиком! И попробуй разбить хоть одну! Из зарплаты вычту!

Похмельный Цыплаков был всегда покладист и управляем. Наконец, легли.

- А Забелина-то! – вдруг подскочила Цыплакова и затормошила Цыплакова. – Совсем спятила!

- Что?

- Все продала!

- Что там было продавать…

- То и продала. Теперь снимает комнатенку где-то в пригороде.

- Откуда ты знаешь?

- Так звонила же ночью!

- Когда?

- Цыплаков, очнись! Ты сам трубку брал!

- А-а, - сказал Цыплаков. Но ничего не вспомнил.

- Думала, приглашу, -сказала Цыплакова. – Нет уж. Хватит с меня этого зверинца. Хватит с меня и Носиков.

- Носиков хватит, - пробормотал Цыплаков и вырубился.

В то время, как супруги Цыплаковы заснули первый раз в Новом году на большой супружеской кровати под огромным, невесомым пуховым одеялом, в уютной своей спальне с тяжелыми темно-зелеными шторами и тюлевой светло-зеленой занавеской, с зеркальным во всю стену шкафом, за которым притаилась комнатка-гардероб, с лампочками на потолке, изображавшими звездное небо, и двумя хрустальными бра по бокам кровати… С картиной в золоченой раме над головой, изображавшей не то «ню», не то какой-то знойный африканский пейзаж… Именно в это время совсем в другом месте, на городской свалке, в зимнем своем убежище, собранном из картонных и фанерных ящиков, утепленных ветошью, проснулся одинокий Тибайдуллин.