Этой ночью я ее видел - страница 23

Неплохая хохма, а? заметил он.

И укатил в сторону Дравограда, где несколько дней спустя сдал по всем армейским правилам свою часть капитану немецкой моторизованной дивизии.

Я же со своими самоходками продолжал торчать там, где был. Думая о Веронике, которая живет теперь в поместье, снова счастлива в браке, второй раз с прежним мужем. Я проклинал идиота, придумавшего самоходки, призванные заменить конницу, эти смешные машинки, для которых не было горючего. Не было горючего, чтобы двинуть на Шентиль в контрнаступление, именно тогда оно закончилось. К счастью, здесь еще оставались лошади. С остатками эскадрона, с той частью команды, которая среди поголовного предательства не разбежалась, мы вместе с Чедо ездили через Славонию, где вдоль дороги стояли и плевали нам вслед хорватские крестьяне. Не конница плевала на пехоту. Крестьяне плевали на нас, замахиваясь вилами, так что кони под нами иной раз начинали нести. А с наступлением вечера побирались по славонским деревням, нам, коннице славной королевской армии, приходилось попрошайничать, чтобы лошадям дали овса, а нам самим поесть. Когда не помогали просьбы, убеждали с оружием в руках.

Мы узнали, что в Боснии формируется сопротивление, я сразу почувствовал, что жизнь снова приобретает для меня какой-то смысл. Мы с Чедо поклялись, что будем сражаться до последнего с немцами, итальянцами, венграми, со всеми за короля и отечество. В одном крестьянском доме мы швыряли стаканы об стену от отчаянья, что славная армия прекратила существование, а также от радости, что начинается что-то новое. Мы распевали и палили в воздух во дворе. Тянуло сливовицей и смертью. Нонсенс вся эта присяга, нонсенс, как бы сказала Вероника, которая рассмеялась при нашей первой встрече, когда я сказал ей, зачем мы идем в бой, нонсенс сражаться со всеми, кто был не с нами, а еще со всеми теми, кто нас предал. Однако, после мы действительно дрались, убивали, захлебываясь страхом и смертью, сначала мы сражались против немцев вместе с коммунистами. Потом коммунисты ударили нам в тыл, и мы сразу стали союзниками немцев. Это было для нас чем-то не под дающимся разуму, потомки славных солунцев, наши противники, их офицеры, разгуливали по нашему штабу, из которого мы планировали все наступления против все более превосходящих сил коммунистов. В Боснии, помимо прочего, мы воевали против усташей, хотя они были сущие немецкие овчарки, а мы нет, с теми мы только разрабатывали операции. Мы с Чедо все время были вместе, сначала против немцев, затем против усташей[9]. В конце и до самого окончания войны против коммунистов. По Боснии, по Лике, в словенских горах.

Когда перед самым концом войны ему угодило в живот, падая, он ударился головой о камень, я держал его в своих объятиях, у него из раскуроченного рта лезла пена, как у коня после долгого похода. Мне вспомнилось, как мы пели во Вране Ой, Морава, Вероника положила голову мне на плечо и слушала, закрыв глаза. Потом и она, поддавшись уговорам Чедо, затянула семь долгих лет пройдет, нас снова встреча ждет.

И мы-таки ее дождались, сегодня ночью она явилась, такая живая, в проходе между нарами в офицерском бараке и остановилась у моей постели. Что, Стева, не спится? Я хотел сказать: А я думал, ты живешь в Верхней Крайне, у зеленых склонов, в низовье, на равнине с широкими полями, я это ей хотел сказать, а ездишь ли там верхом по окрестностям? Но она уже ушла, и след ее простыл. Ну конечно, я ей об этом хотел сказать, потому как знал, что она жила в поместье, в своей золотой клетке, не она ли мне не раз говорила, я же не свободна. Теперь же она сама добровольно связала себя цепями с человеком, которого, вероятно, не больше меня любила, а вот живет же с ним. Однако ж этой ночью она все же пришла ко мне, этой ночью я ее видел, прямо-таки сама и пришла, Вероника.

Вестовые привезли донесение о том, что в Любляне выступал тот австрийский капрал, которого теперь почитают маршалом. Он громогласно заявлял перед собравшимися, что предателям больше не увидеть наших прекрасных гор. Это как бы относилось к нам, королевским служакам, что не стали предателями. А не к ним, кто осенью сорок первого ударил нам в тыл. Мир перевернулся на голову. Треснул, что это зеркало, в котором я вижу осколки своего лица, растерзанные куски своей жизни. Как бы то ни было, я все же побреюсь. Затяну ремень, поправлю форму и отправлюсь к месту сбора, куда зовет труба, все уже в сборе. И живы. После полудня поезжу верхом, если Вранац не заленится. А может, и письмо Елице напишу.