Евангелие от Ивана - страница 21

Сколько он рыл нору наверх, утрамбовывая землю ногами, чтобы расширить жизненное пространство, Иван не знал. Хотелось есть и пить, во рту давно пересохло, а туда то и дело попадала земля. Не было слюны, чтобы сплюнуть ее, но еще хуже было, когда частички грунта попадали в глаза. «Не открывай глаза, все равно ничего не увидишь!» — убеждал себя он, однако все равно открывал и вновь платился за многолетнюю привычку жить с открытыми глазами.

Наконец-то над головой земля кончилась и что-то зашелестело — венок, догадался. Расширив отверстие и высунув голову из земли, а затем и выпростав руки, на всю грудь набрал колкого и пахнущего хвоей воздуха. Отдышался. «Интересно: кто же оказал уважение на уровне венка?» — с иронией подумал и выбрался окончательно на этот свет.

Тут тоже было темно. Часами его, естественно, в последний путь не снабдили. Надписи на венках не различались — среди деревьев едва угадывались силуэты надгробных памятников. Его, должно быть, положили на приличном кладбище — не Ваганьковским ли удостоили? И венков была цела гора. Прямо скажем, не ожидал такой чести.

Шум ночного города еле слышно доносился сюда. Однако недалеко размеренно тарахтел на холостых оборотах трактор — и он пошел по аллее на этот звук. Уткнулся в ворота, запертые с той стороны огромным висячим замком. Перелез через забор и чуть не свалился с него — не от высоты замутило, от слабости.

Рядом с дергающимся трактором, свесив стрелу, дремал автокран. Два мужика, тракторист и крановщик, разостлали на гусенице газету и за бутылкой полуночничали. Они видели, как Иван преодолевал забор, но когда подошел к ним ближе — их как ветром сдуло.

— Мертвец, с того света! — истошно заорал один из них, исчезая в кустах.

— Мужики, да погодите вы! — Иван пытался остановить их, но тщетно.

Подошел к разостланной газете, поднял бутылку — там еще что-то плескалось, и хлебнул прямо из горлышка. Внутренности знакомо обожгло — в свете кладбищенского фонаря различил кусок колбасы и хлеб.

— Ванька Петрович, и пухом тебе земля! — съерничал и опять приложился к бутылке.

На этот раз алкоголь крепко ударил в голову, еще сильнее захотелось пить. Оглянулся вокруг — недалеко двухэтажное здание, вероятно, контора кладбища. Вспомнилась поездка с Варварьком на Хохряковское кладбище. В этом вот АБК, административно-бытовом корпусе, как именуют подобные здания шахтеры, они были или в другом, сказать определенно не мог. Теперь он тоже вроде бы шахтер…

Поднялся по ступенькам крыльца почему-то очень легко, как вспорхнул по ним, и принялся колотить кулаком в дверь. Внутри недовольно заворчал хриплый голос, мол, нечего стучать, — звонок на что? Дверь открылась и в залитом светом проеме возникла фигура пожилого сторожа с седыми вислыми усами. Открыв спросонья только один глаз, он как бы боком спросил его:

— Чего надо?

— Пить!

— А-а… Проходи. Только не грязни — вон земли на тебе сколько. Какой номер могилы? Первая дверь направо…

Вопрос сторожа, заданный в спокойном деловом тоне, удивил Ивана: у них тут каждую ночь возвращенцы с того света шастают что ли? Сторож включил свет в туалетной комнате и ушел куда-то. Иван крутанул кран и схватил ртом упругую, холодную и такую желанную струю воды. Оторвался на миг, чтобы набрать воздуха, и опять припал.

Напившись так, что стенки желудка заломило, стал мыть руки. Затем на уровне головы обнаружил зеркало, вмурованное в стенку — оттуда на него смотрел деятель, у которого только белки глаза были не в рыжей глине. На нем был черный пиджак, считавшаяся когда-то белой сорочка, ну а черная бабочка его окончательно привела в умиление. И кто же ее нацепил? Да сроду он никаких бабочек не носил, возмущался Иван, подставляя под ледяную струю голову.

На выходе его поджидал сторож, предложил не очень-то чистой тряпкой вытереть мокрые волосы.

— Надо было полотенце с собой захватить, — сказал он с легким упреком. — Позавчера твой гроб не на веревках, на полотенцах опускали и бросили тебе их туда. Как Брежневу… Я твой портрет запомнил — ты поэт… Иван… Иван… чудной у тебя псевдоним, ага, вспомнил — Где-то! Вчера народу к тебе пришло больше, чем на похоронах было. Вот дела. Говорили, мол, хороним советскую поэзию, а я им в ответ: нашу песню не задушишь, не убьешь! А ты возьми да и воскресни! Вот дела-то, — сторож укоризненно и в непонятный адрес качал седой головой.