Евреи в тайге - страница 13

— Прошу прощения, — сказал он, опускаясь на траву. — Разбудил я вас… А как рыбка-то?.. Клюет?.. Или вы спать изволили?

Старик говорил бойко и легко, не по-стариковски, и глаза у него были живые. Лишь прозрачная желтизна кожи, туго натянутой на лбу, выдавала преклонный, повидимому, возраст.

Никаких рыболовных принадлежностей у него не было. Он и не пришел рыбачить, — он пришел побеседовать.

— Онисим я, — представился старик. — Может, слыхали? Меня китайцы зовут Ниса, а хрещеное мое имя — дед Онисим… Я сегодня только вернулся из Благословенного. Я там у корейцев колонка скорнячил. А сегодня вернулся да узнал, что вот анжинер приехал, и очень хочется поговорить.

В деревне меня звали инженером, — без всяких, впрочем, оснований. Вероятно потому, что приезжавший сюда в последний раз, лет пятнадцать тому назад, городской человек был инженер. Репутация эта создала мне много знакомых среди сельского населения. Все приходили люди спрашивать, что я полагаю строить, не нашел ли я золотой жилы, не намерен ли рубить дорогу сквозь тайгу и т. д.

Я старался убедить, что я не инженер, а газетчик, корреспондент. Но от этого спокойней не делалось: ко всем обычным беседам прибавились вопросы мировой политики: спрашивали, будет ли война или не будет, действительно ли у Чемберлена твердый лоб и почему?

В этих беседах я часто слышал имя деда Онисима. Говорили, что он грамотей и знаток всевозможных мелких и крупных вопросов мировой жизни.

— Вот кто бы с вами побеседовал! Стародавних лет человек, — говорили про него, — и все с книгой ходит… У самого уж внуки в анжинеры вышли да в фершала, на больших жалованиях служут, а он все книгу свою читает… Чисто политик какой… Студент… Мы его так студентом и кличем.

Старик был в эти дни в отсутствии, и лично видеть его мне не доводилось. Я был рад, что он пришел посидеть со мной на берегу.

Однако, усевшись поудобнее, дед взял сразу нестерпимо высокую ноту: он неожиданно вытащил из-за пазухи пухлый том «Политической экономии» проф. Железнова в голубом переплете и, раскрыв его на главе о земельной ренте, попробовал вовлечь меня в беседу о теории Рикардо.

— Вот, — не торопясь, начал он, — как известно, иностранец Рикардо возводит…

Старик расположился блистать образованностью. Мне было очень трудно: теория Рикардо была бубном шамана. Но все же «Политическая экономия» была, наконец, захлопнута, и за махоркой, которая во все времена обладала свойством сближать людей, старик просто и не мудря рассказал мне много интересных вещей из истории заселения русского амурского побережья.

— Все мы, амурские казаки, — сказал он, — из забайкальских сюда казаков пригнаны в 1858 году. Даже песня у нас есть про то. Хотите, спою? — просто предложил дед.

Я попросил, и старик затянул протяжным и фальшивым тенорком:

— А боле того не упомню, — осекся дед. Впрочем, через минуту он вспомнил — А то вот друга есть песня.

Он опять затянул беспомощным тенорком:

— Опять дале не упомню, — сказал старик, переставая петь свою невеселую мелодию. — Это все амурские, давношние песни… Ишшо отцы складали, сюда едучи.

Старик покрутил головой.

— Эх, и приняли мы горя, как гнали нас сюда из Забайкалья!

— Кто же гнал? — спросил я.

— Как так кто? Захватил генерал Муравьев реку Амур, манегров попер оттуль, а край был одна пустыня. Ну, значит, был нам в Забайкалья приказ переселяться на Амур. Было тако объявление, что ежели котора сотня ехать не схочет, перевести ее немегля в пешее казачье войско в двадцать четыре часа… Ну, и испугались все…

— Чего же испугались?

— А как же?.. Мы, почитай, триста лет от самого Ермака конные были, да вдруг тебе в пеший строй! У нас считается пеший казак — оборотень. Ну, и не пожелали отцы в оборотнях оставаться, да и пошли на горе свое в переселение…