Еврейские народные сказки. Том II. Сказки евреев Восточной Европы - страница 7
].
Формирование хасидских кругов, каждый из которых складывался вокруг конкретного ребе, стало отправной точкой развития шевахим (агиографических рассказов) о хасидских цадиках (харизматических лидерах), их сострадании, волшебстве, сражениях с демонами и исцелении недугов. Евреи, искавшие освобождения от личных несчастий, отправлялись в паломничество к хасидским ребе, и те, став предметом рассказов о победе над злом, удостаивались еще большего почитания. В хасидизме, экстатической форме иудаизма, истории, наряду с пением и танцами, составили важную часть религиозного поклонения. Такая практика неформально использовалась в окружении хасидских ребе, а более формально — во время субботнего ужина: когда за накрытым столом раввин рассказывал истории, это имело социальное и религиозное значение (о значении субботнего ужина см. комментарий к сказке ИФА 5361, наст. т., № 17). Почти столетие такие устные рассказы процветали в хасидских общинах, но издано было лишь два сборника. Обе книги появились в 1814 г., обе — параллельно на иврите и идише, обе отражали взаимосвязь устной и письменной культуры и впоследствии легли в основу хасидского литературного канона.
Первая книга — «Шивхей ха-Бешт» («Прославление Бешта»), записанная р. Дов-Бером бен Шмуэлем, зятем р. Александра-резника (последний в течение восьми лет был помощником и писцом у Баал Шем Това). Р. Дов-Бер бен Шмуэль записал рассказы так, как услышал их от людей, принадлежавших к ближайшему окружению Баал Шем Това. Чтобы сохранить авторитетность, аутентичность и достоверность историй, он обычно приписывал их соответствующим источникам. С точки зрения документирования р. Дов-Бер бен Шмуэль превзошел своего предшественника Юспу-служку из Вормса, который, ссылаясь на источники записанных им местных рассказов, не отличался точностью. Рукопись «Шивхей ха-Бешт» некоторое время передавалась в хасидских кругах и копировалась переписчиками, пока печатник Исраэль Иоффе (Копысь, Белоруссия) не подготовил и не издал ее на иврите. Вскоре в Бердичеве была выпущена версия на идише, из которой были исключены сорок процентов рассказов первого издания, зато включены другие. В 1815–1817 гг. вышло четыре версии на иврите и три на идише. Позже в ответ на шквал споров, вызванных появлением хасидского движения, австрийский Цензор запретил издание «Шивхей ха-Бешт». В течение следующих пятидесяти лет лишь незначительное количество изданий прошли мимо зоркого ока цензора и попали в печать. Содержание «Шивхей ха-Бешт» составили агиографические и биографические рассказы, отдающие должное волшебным и мистическим способностям Бешта и повествующие о его детстве, взрослой жизни и смерти.
Вторая книга, выпущенная в 1814 г., представляла собой сборник историй, рассказанных правнуком Баал Шем Това, р. Нахманом из Брацлава (1772–1810), своему писцу и секретарю Натану Штернхарцу из Немирова (1780–1845). Книга «Сефер ха-Маасиот» («Книга рассказов») представляет собой двуязычное издание (на иврите и идише), включающее тринадцать сказок. Как указывает термин «маасиот», это истории не агиографические, а волшебные, в традиции народных сказок Восточной и Западной Европы, которые р. Нахман изложил в аллегорической и мистической форме. Вероятно, такие сказки были известны в повествовательной традиции на идише.
Эти две книги, выпущенные в 1814 г., представляют два разных жанра народных историй на идише, которые рассказывались в еврейских общинах в XVIII в.
Хасидские рассказы, начавшие появляться в печати в 1860-х гг., уходили корнями в богатую традицию хасидских общин, в центре внимания которой были ребе, чудотворцы и святые. Большая часть историй представляла собой агиографические рассказы, изданные на иврите, но рассказанные на идише. Волшебные сказки евреев Черты оседлости не записывались и не издавались до XX в., когда фольклористы, профессионалы и любители, стали собирать записи устной повествовательной традиции на идише.
Тенденции просвещения и модернизации, распространившиеся в Черте оседлости, также способствовали тому, что молодежь стала исследовать, записывать и изучать саму жизнь и традицию, от которой отстранялась. Запись народных рассказов на идише означала утрату личной традиции и признание окончательных изменений, которые время и исторические события внесли в социальную и религиозную жизнь местечек и еврейских городских кварталов. В отличие от исследования сефардских народных рассказов, инициированного учеными (в основном лингвистами), не входившими в еврейско-испанское языковое сообщество (см. предисловие к первому тому), собиратели рассказов на идише были носителями языка и жили на стыке двух миров — традиции и современности — в горниле трансформации еврейской жизни в Восточной Европе.