Европа-45. Европа-Запад - страница 5

А на корме продолжалась молчаливая борьба с деревом и железом. Уже был сломан железный стояк. Уже корпус насоса отошел вбок, потянув за собой и патрубок. Уже дохнуло через отверстие свежестью рейнской ночи. Зудин, Михаил и Юра, обламывая ногти, срывая кожу на руках, хватались за жесть, пытаясь разорвать ее на куски. Михаил снял с ноги деревянную колодку — обувь военнопленного — и попробовал орудовать ею, как рычагом. Юра обмотал руки тряпьем — тем, что осталось от френча. Зудин совсем забыл о боли и рвал жесть голыми руками.

Мазуренко подполз к отверстию, когда все уже было кончено. Он ни о чем не спрашивал. Всего лишь миг назад был бессильным, сломанным, а теперь сразу налился решимостью, тяжелой, как свинец, силой. Ухватился за край отверстия и прошептал:

— Я первый! Пустите меня первым!

— Подождите,— остановил его майор.— Вы хоть умеете плавать?

— Не помню.

— Так вспоминайте же, черт вас побери! Юра, лезь первым. Плыть к правому берегу. Собираться на сигнал — два свистка. Давай!

Юра осторожно просунул голову в отверстие. Михаил поддерживал его за ноги, чтобы не было всплеска. Острый кусок жести зацепил Юрины штаны, но Михаил быстро его отогнул — и первый беглец исчез в волнах немецкой реки.

После этого Зудин помог вылезти Михаилу. Врач мешал им, умоляя пропустить хотя бы третьим, и майор еле сдержался, чтобы не ударить его.

Михаил поплыл в темноту. На палубе заливалась окарина.

Тогда майор подтолкнул к отверстию Мазуренко.

— Лезьте... но смотрите... Тихо!

Врач спешил. Он шлепнулся в воду, как мешок, и окарина умолкла. Неужели солдат что-то услышал? Зудин осторожно высунул голову наружу и прислушался. Солдат сделал несколько шагов по палубе и снова заиграл. Теперь он играл что-то грустное и тягучее, однако до сознания майора музыка не доходила, потому что он думал теперь лишь об одном: быстрее вырваться отсюда. Высунулся еще немного и вдруг почувствовал, как его словно что-то схватило. Схватило и держит. Он дернулся вперед — не пускает. Попробовал по-даться назад и с ужасом почувствовал, что не может этого сделать. Отверстие было тесноватым для его большого тела, и, видно, в нескольких местах одежда зацепилась за жестяные острия.

Просунуть руку в отверстие, чтобы нащупать проклятую жесть, майор не мог. Как ни дергался, не помогало. Немецкое солдатское сукно оказалось прочным.

Окарина все играла на палубе, но звуки ее почему-то приближались к тому месту, где висел между небом и водой майор Зудин. Вот она уже у него над головой. Забыв о том, что ему надо вырваться из западни, майор, как под гипнозом, взглянул вверх и увидел над собой темную фигуру солдата. Солдат смотрел вниз. Так продолжалось несколько долгих секунд. Двое людей смотрели друг другу в лицо, один снизу, другой сверху. Зудин увидел смерть. Другой — четырнадцать суток отпуска, которые полагались за каждого со-ветского человека, застреленного при попытке к бегству. Часовой в последний раз дунул в трубку окарины, спрятал инструмент в карман, медленно снял с плеча винтовку и щелкнул предохранителем.

Майор понял, что ему конец. Понял и крикнул во всю ширь своей могучей груди, чтобы было слышно у далекого берега:

— Прощайте, товарищи! Бейте гадов!

Солдат приставил дуло к голове беглеца и выстрелил.

Потом он закричал. Закричал тонким, пронзительным голосом, чтобы отогнать от себя страх, потому что впервые убил человека. Закричал и выстрелил еще трижды, чтобы дать знать начальству. И побежал по палубе, забыв про четырнадцать дней отпуска, побежал от страха, который охватил его своими холодными руками.

...Михаил услышал голос Зудина и первые выстрелы, когда уже подплывал к берегу. Течение заметно сносило его назад, буксир с баржей шумел где-то далеко, но прощальный клич майора прозвучал так внятно, словно рядом, за три-четыре шага. Без раздумий Михаил повернул к барже.

Спасение уже дышало ему в лицо, свобода коснулась своими мягкими крыльями его плеч. Но он не поддался искушению. Он твердо знал, товарищ в беде — надо выручать.

Михаила окружала ночь, тяжелая, как камень. Где-то вдали шумел, пенил воду буксир со стражей. И оттуда внезапно ударил в глаза сноп света. Встревоженные выстрелами часовые ощупывали поверхность реки лучами прожектора.