Европа - страница 24

, восемью годами позже будет расстрелян фашистами на горе Валерьен. Европа… Неуверенность, сумятица, пляж Ля Боль, предсмертные муки его отца, который скончался с улыбкой на устах, в полосатой форме депортированного в лагерь Дахау… Смешение времени, прошлого и настоящего, мест и сознания было таким обескураживающим, что у Дантеса закружилась голова, он хотел уйти с террасы, вернуться к себе в комнату, но заблудился, потерянный, разбитый, лишенный себя самого, этого честного посредника, роль которого наше родное «я» выполняет в наших отношениях с реальностью окружающего мира; он уже не видел Эрику, а ее рука, касавшаяся стены, огибавшей парк, была теперь всего лишь частью пустоты — отсутствие руки на отсутствующей стене. Неподвижность нигде, в неявном состоянии незаконченного наброска… Он стал ждать, обливаясь потом и опустив глаза, но улыбаясь тому, что в подобные мгновения true confessions[24] он все призывал свое джентльменское, взбешенное, балансирующее на краю пропасти распутство соблюдать приличия; человек олицетворял уже не стиль, но поступок; он был из тех, кто поправляет галстук, прежде чем взойти ка эшафот. Он улыбался. То был решающий момент перед безоглядным провалом: ему предстояло соединиться с тем, кто его выдумывал, или исчезнуть навсегда. И лишь когда его создатель, то есть это другое «я», который хотел помочь ему освободиться от угрызений, слишком поспешно и чересчур уверенно направился к своей цели, Дантес, почувствовав, что его уже нельзя уничтожить, что он достиг точки невозврата в продвижении к самостоятельности, которую предоставил ему тот, другой, понял-таки, что происходит. Партия только что началась, и Барон, который вовсе не был, как подумал было Дантес однажды ночью, фантазмом, порожденным крайней нервной усталостью, но бесспорно имел свое собственное существование, сделал первый шаг в этом противостоянии, ставкой в котором было наказание Дантеса во искупление вины, которую тот полностью признавал и больше не имел намерения это отрицать. Таким образом, являясь далеко не тем персонажем, смешным и немного трагическим, этаким бедным родственником и мальчиком на побегушках у Мальвины, каким рисовал его себе Дантес, основываясь на рассказах Эрики, Барон только что предстал достойным противником, настоящим Гроссмейстером, единственным, кто сохраняет это звание и ставит его на кон в игре против Дантеса, как Капабланка, принявший вызов Алехина в той бессмертной партии, игравшейся заочно в 1931 году.

Стоило только понять это, как привидения тут же исчезли. Толпа из тысяч панических криков отхлынула, увлекая за собой всех этих вертящихся дервишей ночи, наполовину надуманных, наполовину диких, монстров, населяющих кошмары Фюсли[25]. В какие-то доли секунды строгий порядок, где каждой вещи отведено свое место, восстановился, продолжая свое наступление на подрывную деятельность психики, как если бы стройные ряды невидимых нотариусов с табличками и папками ринулись вперед, вооружившись солнечными лучами, и, вонзая свои сверкающие перья в глаз химерам с точностью специалиста по иглотерапии, вытащили все факты на белый свет, с поразительной быстротой заново составили список мест, реестр присутствующих лиц и точно отметили день и час. Пехота реальности пребывала со всех сторон и, строясь по порядку, с нетерпением ожидала команды. Дантес, стоявший на террасе, вздрогнув, очнулся от этого отторгнутого сознанием сна, который забыть было невозможно, но цепи, связывавшие его с настоящим миром, были порваны. Итак, Дантес, который стоял на террасе — а это уже было неоспоримо, так как холодный рассудок утра не оставлял уже ни малейшего повода для сомнений и выстраивал все факты в строгой последовательности, — и would stand по nonsense, не поддавался никаким капризам, Дантес — мимоходом он улыбнулся тому, с какой настойчивостью он упирал теперь на свою вновь обретенную личность, — взглянул на часы и заметил, что уже пора идти готовиться к этой встрече с Эрикой, где все должно было выглядеть так, будто они встретились впервые. Он оделся, позвал своего шофера и попросил отвезти его во Флоренцию, выждал там кое-как минут двадцать, налегая на эспрессо в кабачке «У Джимми», затем, не спеша и необыкновенно взволнованный, отправился на виллу «Италия».