Европа - страница 42
Эрика заметила также, что все как-то упростилось, но как именно, она сказать не могла. Жизнь обеднела, и это было тем более гнусно, что Эрика выбралась наконец из материальных трудностей. Она просыпалась посреди ночи в холодном поту и почти физически ощущала, что кого-то нет рядом. Даже музыка теперь не помогала: она больше не была обещанием чего-то нездешнего, как раньше. Эрика отправилась посоветоваться с доктором Жардом, который занимался ее матерью, и он настоятельно рекомендовал ей посещать его регулярно.
— Доктор, я живу с постоянным ощущением того, что потеряла своих друзей и Бог знает что еще…
— Каких друзей? Вам достаточно лишь снять трубку… Не будете знать, куда от них деваться…
Она рассмеялась:
— Представьте, у них нет телефона. У них нет даже имени, ни лица… Я их не знаю…
Жард легкими ударами вытряхивал трубку, и без того уже пустую.
— Вот что значит быть слишком требовательной, — сказал он наконец… — Человеческие отношения держатся ежедневным подкреплением, не забывайте об этом.
— Вам знакомо такое предчувствие, когда что-то готовится, что-то уже вот-вот должно произойти…
У Жарда был тот ободряющий голос, который заставляет вас думать, что лечение уже идет полным ходом.
— Да, мне это очень хорошо знакомо… Вы слишком много работаете.
— Маме ведь гораздо лучше, не так ли? С теми деньгами, которые я сейчас зарабатываю, через год-два можно будет составить ей ренту, чтобы обеспечить ее на будущее. Она больше не будет во мне нуждаться.
Жард строго посмотрел на нее.
— Полный абсурд, — сказал он. — В вас вся ее жизнь. Боюсь, у вас нет морального права уйти на все четыре стороны.
На стене висела бесконечно спокойная картина Серафина: цветы…
— Вы же понимаете, почему я к вам пришла доктор, не правда ли?
— Это просто нервы.
— Нет, все же странно, это чувство, что я предала друзей, которых даже не знаю. Я чувствую, что они ждут с нетерпением…
Жард тихонько рассмеялся:
— Я вам не советую увлекаться подобными мыслями. Продолжайте рисовать.
— Мои картины тоже немного меня беспокоят… Мне кажется, в них что-то… недоброе.
Он внимательно посмотрел на нее:
— Давайте-ка откровенно, Эрика. Как давние друзья.
Она поморщилась:
— Вот именно, я не хотела бы увязнуть в этой самой дружбе, доктор… Только не обижайтесь.
— Этого не случится. Итак?
Она не смогла удержаться от смеха.
— Ну вот… Мне страшно.
— Я вам уже тысячу раз говорил, что все ваши страхи безосновательны. Я бы даже сказал, что единственное, чего вам стоит опасаться, это ваших же страхов…
Она молчала, пребывая в нерешительности и в который раз ощущая, как ее боязнь борется с надеждой…
— Это наследственное?
Ей нравилось, когда Жард сердился: то было ворчливое негодование, обрушивавшееся на бумаги, лежавшие у него на столе, которые он начинал энергично перекладывать без всякой видимой цели.
— Вздор, — вспыхнул он. — Повторяю вам еще раз — сколько мне еще вам это говорить? — ваша мать страдает не шизофренией, а истерией, это не передается. Единственное, от чего вы можете заболеть, это от ваших собственных надуманных страхов.
— Скажите, в подобных случаях врачебная этика требует говорить правду?
— Знаете, эта врачебная этика допускает все что угодно, при условии, что вы умело этим пользуетесь.
Она встала.
— До свидания, друг. Надеюсь, по крайней мере, что в следующий раз, когда мы увидимся… я вас узнаю.
Доктор, казалось, был шокирован, как если бы она выругалась.
— Не хочу вас разочаровывать, Эрика, но у вас нет того, что необходимо. Вы одарены всеми талантами, но только не этим. Все ваше поколение стремится уйти с головой в безумие. Есть те, кто ломает… и те, кто ломается. Вы не принадлежите ни к первым, ни к последним. Вам ничего не остается, как страдать дальше. Вашей матери шестьдесят три. Если бы она была шизофреничкой, она давно бы уже отчалила и больше не возвращалась. Это дает о себе знать где-то между восемнадцатью и тридцатью годами…
— Нет, вы буквально закрываете передо мной все двери, — сказала Эрика.
— Еще одно…
— Да?
— Не очень-то доверяйте этому господину Дантесу.
Она, казалось, пребывала в некотором недоумении.