Европа - страница 60

Барон беспрестанно водил в темноте своей сигарой, чтобы эта горящая точка, двигавшаяся в ночи, подтвердила противнику: было бы крайне досадно, если бы еще на этом, предварительном, этапе Дантесом овладело сомнение и он преждевременно открыл бы что-либо… совершенно ненужное. Например, что Барон не существует. В этом случае он мог бы взять себя в руки и уйти от наказания, которое назначила ему Мальвина фон Лейден: она продумала весь механизм возмездия с такой тщательностью, которая, казалось, не оставляет ничего на долю случая, что, конечно, должно было весьма забавлять Его Величество Случай.

Удар грома разбудил посла. Он заснул в кресле, оставив валяться в ногах наполовину собранный чемодан. Ветер надувал парусом занавеску, скоро должен был начаться дождь; посол встал, чтобы закрыть окно. Вся площадь перед дворцом Фарнезе, как и тротуары, и фасады, и крыши домов, казалось, была зашпаклевана каким-то гладким покрытием с синими прожилками. Дантес поднял глаза и увидел то, что он принял сперва за вспышку. Но он тут же заметил абсолютную неподвижность этой изломанной линии: то была щель, трещина. Она прорезала небо, рассекала пополам линию фасадов напротив и всю piazza[44], затем пересекала улицу и… Посол пристально смотрел на эту линию разлома, которая проходила по его телу, разделяя его надвое своим светящимся грифелем и отрывая его от него самого.

В лицо ему ударил лунный свет. Дантес, который, конечно, забылся, прильнув к стене, сделал усилие, чтобы проснуться и понять, что то был сон — или все-таки реальность… В течение нескольких секунд он, чувствуя, как бешено колотится его сердце, был склонен думать, что он не находится сейчас ни в своей спальне на вилле «Флавия», ни во дворце Фарнезе, который он должен был покинуть на следующий день, чтобы отправиться во Флоренцию, но что он участвует в какой-то совсем другой игре, на каком-то другом варварском суде Судьбы, где чья-то рука, завладевшая им, передвигала его с одной клетки шахматной доски на другую, но потом спешно возвращала на исходную позицию… Гризайли на потолке застыли в неподвижном хороводе; паркет по крохам собирал осколки луны. Дантес, который, должно быть, забылся, прислонившись к стене, тихонько отодвинул бархатную портьеру и увидел, что Барон все так же спокойно докуривает свою сигару, стоя на балконе. За ним, в дрожащем свете свечи, чей-то неясный силуэт в ночном колпаке из белых кружев медленно опускал карту в центр поля на одеяле, где был раскинут пасьянс. В самом деле, выпала удача.

Дантесу стало страшно.

Он услышал, как откуда-то издалека доносится чей-то кашель, сухой и дрожащий. Кашель все приближался, неумолимо. Посол открыл глаза. Занавески белого шелка были уже кем-то отдернуты, вся комната была залита светом, который вынудил его тут же закрыть горящие веки. Снова послышался кашель, и посол увидел своего дворецкого с подносом в руках, глядевшего на него с выражением заботливого внимания и горького упрека: постель была пуста. Остывающий кофе дымился в чашке.

— Ванна готова, Ваше Превосходительство.

Саквояж стоял рядом с креслом, там, где он его и оставил. Какие-то вещи валялись на ковре. Должно быть, он выронил их, когда сон наконец сморил его.

Дантес поднял глаза на чашку с кофе.

Не могло быть и речи о том, чтобы подозревать в чем-либо старого Массимо, который был сама честность и всю свою жизнь посвятил «превосходительствам» и респектабельности. Однако Дантес не притронулся к кофе. Посла нельзя было назвать очень уж тщеславным человеком, но если было что-то, чем он мог с полным правом похвалиться, так это хорошей головой: «хранить голову в холоде» вошло у него в правило. Таким образом, за всю его жизнь у него ни разу не было психических расстройств, подобных тем, которые мучили его последние несколько недель и достигли своего апогея в эту довольно пакостную ночь, которую он только что пережил. Разве еще совсем недавно не представлял он себя, причем так реально, как обычно и бывает в кошмарах, осаждаемым призраками на вилле, которая четверть века тому назад была свидетелем его любовной связи с Мальвиной фон Лейден? Во всех этих молниеносных передвижениях во времени и пространстве можно было усмотреть утверждение некой гипнотической силы, которая вызывала у него такое чувство, будто он игрушка чьей-то чужой воли, нестерпимое ощущение, что у тебя есть хозяин. Ясность рассудка, только что вернувшаяся к нему, тоже вызывала опасения: все приобрело слишком большую точность, отчетливость, основательность, так что все это казалось очередным надувательством, некой обманчиво убедительной уловкой. Сама его бессонница, которая в последнее время, можно сказать, протекала беспрерывно, внезапно набросилась на него, словно напав откуда-то извне, так, будто и она тоже была специально, искусственно и, чтобы уж быть до конца откровенным,