Европа в средние века - страница 7

Бернвард также не обходился без подражания. Он следовал примеру Карла Великого и высших сановников церкви каролингской эпохи. До него, однако, на бронзовых створках дверей не выполнялось никаких изображений. Между тем на дверях хильдесгеймской церкви их не меньше, чем на страницах евангелиариев. Помещенные на виду у народа, обращенные к погрязшему в скверне греха и утопающему в трясине варварства миру, эти изображения имели своим назначением учить добру, мудрости, истине. Их немая проповедь основывалась на противопоставлении шестнадцати сцен. Необходимо остановиться на их расположении, ибо оно отражает видение мира, свойственное людям, обладавшим самой высокой для того времени культурой, отражает их образ мышления и способ формулирования духовного послания, с которым они считали своим долгом обратиться к обществу, первые фазы становления которого повсюду сменялись периодом структурных преобразований, повлекших развитие феодализма и незаметное установление господства военной аристократии, бывшей олицетворением насилия.

Итак, две створки: левая и правая. Зло и добро. Отчаяние и надежда. История Адама и история Иисуса. Две створки и два противоположно направленных движения. Левую створку, рассказывающую о деградации, упадке, падении, следует читать сверху вниз. Правая же створка — воистину правая — читается снизу вверх, так как она возвещает возможность искупления, призывает к возврату к правде, указывает путь ввысь, который следует избрать. С большим искусством эта наглядная риторика использует также аналогии между эпизодами двух сопоставляемых историй. Она подчеркивает отношение соответствия, связывающее попарно сцены правой и левой створок, и предлагает их горизонтальное сопоставление, чтобы яснее показать, где добро, а где зло. Она ведет взгляд зрителя от Адама и Евы, отверженных, изгнанных из рая, обреченных на смерть,— к Иисусу, принесенному в храм, принятому, допущенному в дом Отца, от древа смерти к кресту, древу жизни, от первородного греха к смывающему его распятию, от сотворения женщины к этому своего рода вынашиванию жизни вечной, свершившемуся на месте Гроба и Воскресения Господня. Такова проповедь Бернварда. Он учит не словами, этими отвлеченными знаками. Он предпочитает мизансцены, предвосхищающие большие мистерии, которые три века спустя в соборах будут представлять живые актеры. Однако, уже сейчас здесь действуют мужчины и женщины, ощущается присутствие человека. Именно о человеке, о судьбе каждого человека идет речь. Это человек падший, увлекаемый вниз, к земле, тяжестью своего греха, низведенный до того жалкого положения, на которое феодализм обрекает подневольных крестьян, униженный, вынужденный работать собственными руками, наконец, доведенный до насилия, до убийства, до той страсти к разрушению, которая в это время свойственна рыцарям, как известно, ежедневно проливающим кровь праведников. А рядом, на другой створке, ведется рассказ о жизни женщины и жизни мужчины, житии Марии, этой новой Евы, и жизни Иисуса, нового Адама, рассказ о конечном спасении, уготованном роду человеческому.

Падение и искупление. Неотвратимая, бесконечно реальная, затрагивающая всех история. На пороге XI века человечество начинает преодолевать упадок. Оно отправляется в путь, ведомое императором. И произведение искусства приходит ему на помощь, указывая верный путь. Оно исполнено дидактики, и чтобы лучше выполнить свою миссию, использует самый строгий язык, язык искусства Древнего Рима. Между тем те, кому оно адресовано, живут очень далеко от Рима — на границе цивилизованного мира. Совсем рядом с языческими святилищами и жертвенниками скандинавов, приносивших человеческие жертвы. На переднем крае битвы народа Божьего против сил тьмы.