Европейский сезон - страница 49
Катрин помолчала, потом тихо сказала:
— Она отличается от нас с тобой, лишь тем, что ей нужно непременно знать, что над ней есть старший. О чувственной попе говорить не будем. Ты тоже, насколько я знаю, не против легкой боли в постели. Но Мышь не безобидна. Она прошла через настоящую кровь.
— Это как понимать?
— Она убивала. Так же как и я.
Флоранс смотрела испуганно:
— Ты о чем говоришь? Ты мне не о чем подобном не рассказывала.
— Извини. Я как-то упустила, что это может быть важно для тебя. Стыдно признать, но крови за эти года я пролила слишком много. Даже без учета чьей либо помощи.
— Я знаю, Кэт. Но ты не Найни. Она же…
— Ее тогда зажали в одной квартире. Я оставила ей оружие, и она вела бой, — в голосе Катрин звучала странная гордость. — Тряслась как заяц, но стреляла. Одного гостя она точно завалила. Потом мы ее вытащили. Она хорошая девочка.
— О, боже, — Флоранс покачала головой. — Полный дом террористок.
— И террористов, — Катрин ухмыльнулась. — Цуцик — он тоже. Может быть серьезным.
— Уж в зубастом я не сомневалась. Но Мышь… Она же патологически безвольна.
— Если будет нужно, и она покажет зубки. Но ты-то, почему ее боишься? Мы с ней искали тебя вместе. И Цуцик искал. Найни понимает, что ты значишь для меня. Она будет защищать тебя до последнего вздоха.
— Спасибо, конечно. Но, надеюсь, защита маленькой мазохистки мне не понадобится. Пусть даже она и умеет убивать. Не уверена, что знания о ее боевом опыте подействуют на меня успокаивающе.
— Фло, а чего ты конкретно опасаешься? Самое страшное, на что способна Мышь, это забыть протереть абажур в гостиной.
— Вот за абажур я совершенно не беспокоюсь. Про него она забыть неспособна. Но когда твоя слайв стоит у меня за спиной… Я боюсь, что она сунет мне фен в ухо, или накинет шнур на шею. Ну, я не знаю, что вы, террористки, еще умеете.
Катрин захихикала:
— Управиться с удавкой у нее силенок не хватит. Забавно, но и она боится тебя, по весьма аналогичным причинам.
— Не издевайся, — сердито сказала Флоранс. — Я твою Мышь и пальцем никогда не трону.
— Ну, это конечно опечалит малышку. Возможно, она не прочь и попасть под твою красивую руку. Но пока она страшно огорченна, тем, что ты не позволяешь ей делать маникюр. Штудирует пособия и думает, что ты ей демонстрируешь свое недовольство.
— При чем здесь маникюр? Кэт, я не понимаю.
Катрин вздохнула:
— Уход за моим внешним видом — вытребованная ею в долгой и упорной борьбе почетная обязанность. Раз ее Госпожа сейчас раздвоилась, — естественно, Мышь считает своим долгом проследить и за твоим внешним видом. Но ты предпочитаешь ездить в салон. Ну, это ей очень обидно. Она считает, что может справиться не хуже. И, кроме того, она боится, что ты соберешься делать в салоне и прическу. А там и до приглашения посторонней прислуги недалеко. Какой правильной слайв такое понравится?
— Черт! Она слайв или твоя подруга?
— И то и другое. Извини.
Флоранс застонала:
— И сто двадцать лет мы должны мириться с ее присутствием?
— Я могу ее отослать, — Катрин принялась поправлять ворот футболки.
Флоранс ухватилась за ее руку:
— Кэт, я не хочу никого обижать. Но я чувствую себя не в своей тарелке. Мне тяжело быть кому-то обязанной. В конце концов, я не желаю, чтобы мне делали прическу бесплатно. И пусть мои простыни стирают за деньги. Нельзя ли как-то ограничить присутствие Найни в нашей жизни? Это сильно повредит вашим отношениям?
— Не знаю, — мрачно сказала Катрин. — Можно попробовать ее отселить подальше. Вообще-то, мне будет трудно нарушить свое собственное обещание.
— Что ты ей обещала?
— Обещала не выбрасывать на улицу. Обещала, если она станет ненужной, пристрелить своей собственной рукой.
Флоранс зажмурилась:
— Иногда мне кажется, что ты явилась из каких-то африканских дебрей. Ты ведь собиралась всерьез выполнить договор?
— Я поступаю честно с близкими мне людьми. В те времена Найни то и дело тянуло к суициду, и она категорически желала оставаться на этом свете только при определенных условиях. Пришлось пообещать. Жаль, что тогда тебя не было с нами. Мы бы нашли иной выход.
— Дикость какая, — Флоранс вздохнула. — И что нам теперь делать?