Эйнштейн и Ландау шутят. Еврейские остроты и анекдоты - страница 40
И вся Россия мечется,
Покуда не излечится.
Мила мне русская беседа —
В ней, разум собственный любя,
Никто не слушает соседа
И каждый слушает себя…
Годятся лучшие врачи
Лишь для анализа мочи.
Барбитураты
Виноваты,
Что мы с тобой дегенераты.
Если это стихи, то что же тогда еловые палки.
У нас был еж. Он умер. Мы похоронили его. А он ушел из могилы через два часа.
И знаете ли вы, почему некий Сидоров назвал свою дочь – Гертруда? Потому что для него это имя означало Герой Труда.
Не всякий управдом рискнет написать приказ: «О недопущении жильцами загрязнения лестницы кошками».
Я не люблю вещей, мне нисколько не жаль ни украденного комода, ни шкафа, ни лампы, ни зеркала, но я очень люблю себя, хранящегося в этих вещах.
Умирать вовсе не так страшно, как думают. Я изучил методику умирания, знаю, что говорят и делают умирающие и что делается после их похорон. В 1970 году Люша будет говорить: это было еще при деде, в квартиру к тому времени вторгнется куча вещей, но, скажем, лампа останется. И появятся некрологи в «Литгазете» и в «Неделе». А в 1975 году вдруг откроют, что я был ничтожный, сильно раздутый писатель (как оно и есть на самом деле) – и меня поставят на полочку.
Чуждаюсь ли тенденции я в своих детских стихах? Нисколько! Например, тенденция «Мойдодыра» – страстный призыв маленьких к чистоте, к умыванию. Думаю, что в стране, где еще так недавно про всякого чистящего зубы говорили «гы, гы, видать, жид!», эта тенденция стоит всех остальных.
Дети живут в четвертом измерении, они в своем роде сумасшедшие, ибо твердые и устойчивые явления для них шатки, и зыбки, и текучи.
Мерзавцы прежде всего дураки. Быть добрым куда веселее, занятнее и в конце концов практичнее.
Единственное, что прочно в моем организме, – это вставные зубы.
Если вам захочется пристрелить музыканта, вставьте заряженное ружье в пианино, на котором он будет играть.
Плохие переводчики страдают своеобразным малокровием мозга, которое делает их текст худосочным.
Получилось новое лицо, полу-Шелли, полу-Бальмонт – некий, я сказал бы, Шельмонт.
Задержаться в литературе удается немногим, но остаться – почти никому.
Кому велено чирикать, не мурлыкайте!
Наша бабуля зарезала зимою гусей, чтоб они не простудились.
Не туши огонь, а то спать не видать!
Ребенок бессознательно требует, чтобы в звуке был смысл, чтобы в слове был живой, осязаемый образ; а если этого нет, ребенок сам придаст непонятному слову желательные образ и смысл.
Вентилятор у него – вертилятор.
Паутина – паукина.
Пружинка – кружинка.
Милиционер – улиционер.
Буравчик – дырявчик.
Экскаватор – песковатор (потому что выгребает песок).
Рецепт – прицепт (потому что прицепляется к аптечной бутылке).
Коклюш – кашлюш.
Огулом осуждая современную речь, многие поборники ее чистоты любят призывать молодежь:
– Назад к Пушкину!
Как некогда их отцы призывали:
– Назад к Карамзину!
А их деды:
– Назад к Ломоносову!
Если биографу какого-нибудь большого писателя почему-либо нравятся его позднейшие вещи и не нравятся ранние, биограф непременно напишет, что этот писатель «проделал сложный и противоречивый путь».
Я знаю перевод, где «оспа» («small-pox») оказалась «маленьким сифилисом».
В литературе сохранился смешной анекдот, жестоко посрамляющий те переводы, которые, соблюдая буквальную точность, не передают поэтического обаяния подлинников. Анекдот этот, рассказанный в свое время Владимиром Далем, кажется мне поучительным. «Заезжий грек сидел у моря, что-то напевал про себя и потом слезно заплакал. Случившийся при этом русский попросил перевести песню; грек перевел: сидела птица, не знаю, как ее звать по-русски, сидела она на горе, долго сидела, махнула крылом, полетела далеко, далеко, через лес, далеко полетела… И все тут. По-русски не выходит ничего, а по-гречески очень жалко». Сколько существует таких произведений поэзии, которые в подлиннике заставляют читателей «слезно плакать», а в самом «точном» буквалистском переводе кажутся пустым набором слов.
Переводчик Валентин Сметанич (Стенич), переводя с немецкого французский роман Шарля-Луи Филиппа, изобразил в переводе, как юная внучка, посылая из Парижа деньги своему старому дедушке, живущему в деревенской глуши, дает ему такой невероятный совет: