Фадеев - страница 6

В 1956 году были опубликованы письма Александра Александровича Фадеева к другу юности — «первой любви» Александре Филипповне Колесниковой — Асе. Позднее они вошли в сборник «Повесть нашей юности». Повесть о юности Фадеев будет писать с 1949 года и чуть ли не до последнего часа своей жизни. Письма несут в себе и чистый, возвышенно-романтический образ его молодости, закаленной на бушующих ветрах крутых перемен, революций, и серьезный, выстраданный анализ современных проблем, сложностей, трудностей и даже «подлостей», что выявились на нашем трудном, тернистом пути.

Письма написаны художником в напряженное, драматичное для него время, когда от нервов, болезней, алкоголя слабели творческие силы, рушились идеалы, идолы и замыслы, когда чуть ли не каждый день его секретарь Валерия Осиповна Зарахани отправлялась в Главную» военную прокуратуру с письмами, в которых содержались пространные характеристики того или иного писателя, соратника по борьбе, просто товарища, незаконно, подло репрессированных в тридцатые, сороковые годы. Почти в каждом письме он будет говорить о том, что в политической и партийной честности характеризуемого человека он никогда не сомневался. Не сомневался, но разве легче от этого? Иных уже и в живых-то нет. Характеристика нужна была для того, чтобы смылось пятно позора не только с погибшего, но и с его семьи.

Уже в первом письме в город Спасск, к Александре Филипповне Колесниковой от первого июля 1949 года Фадеев напоминает своей первой любви, что она живет в городе, где жил и его лучший друг Гриша Билименко:

«Каждый год весной и осенью я проезжал через этот маленький городок, чтобы попасть из училища домой или из дома в училище. Если Вы читали «Молодую гвардию», то в лирическом отступлении, начинающемся словами: «Друг мой! Друг мой!..», я писал именно о Грише Билименко, как о друге, который ждал меня, чтобы нам вместе добираться до училища. Друг этот — образ собирательный, но это место — о нем, о Грише Билименко, и обо мне. Он всегда останавливался у своего родственника на окраине Спасска, и я, действительно, подъезжая к Спасску ночью, после двух-трех дней пути на подводе через чудовищную тайгу (я жил в Чугуевке), с замиранием сердца думал: «Застану ли я его или нет?» И всегда заставал, потому что он ждал меня».

Лишь спустя годы Фадееву станет известно, что друзья его боевой юности Григорий Билименко и Петр Перезов погибли в ежовских лагерях.

Горечь утрат — один из мотивов этой повести в письмах:

«…Вот мы все разъехались на лето, а когда вновь съехались осенью 18-го года, уже совершился белый переворот, шла уже кровавая битва, в которую был втянут весь народ, мир раскололся, перед каждым юношей… жизненно… вставал вопрос: «В каком сражаться стане?» Молодые люди, которых сама жизнь непосредственно подсела к революции — такими были мы, — не искали друг друга, а сразу узнавали друг друга по голосу…

В большевистском подполье Владивостока мы были самыми молодыми, нас так и звали: «соколята».

Петя Перезов, Гриша Билименко, Саня Бородкин, Саша Фадеев — это их звали «соколятами». Они учились в одном классе, увлекались спортом, дружили.

Известны записные книжки педагога-наставника V класса Владивостокского коммерческого училища Степана Гавриловича Пашковского (копии их хранятся в чугуевском музее А. А. Фадеева). Они интересны не только своей безусловной достоверностью, но и тем, что написаны педагогом-профессионалом, тонким психологом:

«Нерезов — физически крепкий, коренастый, с румянцем во всю щеку… с резкими движениями, пишет довольно нескладные сочинения, но способности к точным наукам несомненные.

Фадеев — хрупкая фигурка не сложившегося еще мальчика. Рядом с Цоем, Ивановым и Нерезовым это хрупкий хрустальный сосуд. Бледный, со светлыми льняными волосиками, этот мальчик трогательно нежен. Он живет какой-то внутренней жизнью. Жадно и внимательно слушает каждое слово преподавателя. Временами какая-то тень-складка ложится между бровями и личико делается суровым. Впереди его сидят на парте Нерезов и Бородкин. Этот последний, склонный пошалить, делает гримасы Фадееву, стараясь рассмешить, но мальчик с укором бросает на него взгляд и сдвигает между бровями морщинку. Черная курточка со стоячим воротничком и «Меркуриями»