Фаина Федоровна - страница 2
Даша – моя молодая коллега (90-60-90, рост 169 см, русые длинные волосы распущены по плечам, на джинсах на коленях прорезаны специальные дырки). Она сегодня дежурила в ночь.
–Вы скоро приедете?
–Надеюсь через полчаса, а что?
–Я хотела показать вам с утра одну мою больную.
Даша всегда прямо говорит, что ОНА хочет. В данном случае, она хочет показать мне свою больную. Даша не спрашивает, хочу ли Я посмотреть её больную. Это как бы само собой разумеется.
–Ну, хорошо, я посмотрю.
–Тогда приезжайте скорее, пока заведующей нет.
Я отключаю телефон и не думаю больше о Даше. Я люблю эти утренние часы, люблю поездки на работу, пускай даже в пробках. По радио играют что-то такое современное, чему я не знаю названия, но оно мне нравится.
Из-за своего одиночества я привыкла размышлять сама с собой. Даже не помню, фантазировала ли я в детстве? Мне кажется, нет. Впрочем, если мне случайно попадается под руку альбом со старыми фотографиями, я его не открываю. Та девочка, что на фотографиях – в школе, в институте, в интернатуре, в аспирантуре – это как будто вовсе не я. Однако в альбоме есть пробел – за два года работы в моей самой первой поликлинике не сделано ни одного снимка. Почему? Я мысленно пожимаю плечами. Вероятно, тогда нам с Фаиной Фёдоровной было не до фотографий.
На двери моего самого первого в жизни кабинета было просто три буквы. «ЛОР». Ни подписи «врач», ни моей фамилии.
–На что жалуетесь?
–На что жалуетесь?
–На что жалуетесь?
По нормативу сорок четыре человека в день. Двадцать четыре талончика на первичный приём, двадцать – на повторный. Я не знаю, какие сейчас нормативы, но тогда было так. Не исключено, что сейчас и больше, но это уже не моя история.
Один больной мне сказал:
«Вы никогда не улыбаетесь, Ольга Леонардовна».
Это неправда. Я не улыбаюсь на приёме, а с Фаиной Фёдоровной в кабинете мы иногда хохотали, как безумные.
–На что жалуетесь?
–На что жалуетесь?
–На что жалуетесь?
Я не отношусь к докторам, которые из кожи вон лезут пошутить с больными. Я как-то один раз попала к такому по «Скорой». Это было года через два, после того, как я окончила аспирантуру. Тогда ещё неосложнённый аппендицит делали под местным обезболиванием. Я лежала на операционном столе, беспомощно прислушиваясь к тому, как мне послойно разрезают части моего живота (ощущение, будто на тебе режут ватное одеяло), а хирург одновременно с этим процессом развлекал меня анекдотами:
–А слышали такой? «Приходит Рабинович как-то в публичный дом…»
–Доктор, вы там не забудете зажим в брюшной полости?
–У нас все инструменты посчитаны, как в аптеке.
–Ну, не зажим, так тампон…
–Кто не рискует, моя дорогая, тот не пьёт шампанское.
–Завалится между петлями кишечника, затянет его и ищи тогда свищи…
Он остановился резать моё живое одеяло и заглянул мне в лицо поверх рамки экрана со шторкой:
–А вы про всё это откуда знаете?
–Я врач…
–Да ну? А кто по специальности?
–Отоларинголог.
И он вдруг как заорёт куда-то вдаль:
–Миша, Миша, иди скорей сюда! У нас тут оказывается коллега лежит. Ты уже дай что ли, наркоз! А то она хамит, а я не могу в таких вредных условиях работать.
–Не надо наркоз! Я не буду больше ничего говорить!
Но видимо они там уже перемигнулись, Миша тоже заглянул ко мне за рамку, размотал трубки своего аппарата, навалился с маской …
–Вдохните глубже…
Очнулась я уже в палате. Но, кстати, обошлось. Доктор потом и на перевязках так же хохотал, как на операции.
–Ну, вот, а вы боялись! Я же говорил: «Кто не рискует, тот не пьёт!» Заживает на вас всё отлично. Как на собаке. А вы вот трусили! А ещё ЛОР-врач. И не забыл я ничего у вас в животе. Очень нужно нам инструменты в животах у больных оставлять. Так инструментов никаких не напасешься…
Я ставлю машину на парковку, иду к подъезду для персонала. Моя больница или даже вообще вся система нашего здравоохранения напоминает мне большой конвейерный цех. Я сейчас не про оснащение этого цеха, не про приборы, не про лекарства.
По ленте конвейера едут разноцветные сломанные машинки. Муравьи – роботы в зелёных, голубых и розовых медицинских пижамах стоят вдоль конвейера и наблюдают за процессом. «Пижамы» знают, из чего состоят больные машинки и уже научились заменять кое-какие поломанные детальки. Но конвейер движется очень быстро, «пижамы» не успевают различить, какая деталь поломана. А самое главное, они не могут ничего сделать, чтобы детали не ломались вообще.