Фамильное привидение - страница 21
Так же было и на этот раз.
Увы… Сведения, добытые капитаном, не слишком обнадеживали. Милиция, как Светлова и предполагала, знала, в общем, не так уж и много. Хотя надо признать, для Светловой было важно знать и то «немногое», что она, родимая, знает.
Глава 2
Где можно застать «циничную, жестокую, испорченную и ужасную» вдову депутата Хованского, Светлова выяснила довольно просто.
По телефону.
В квартире Хованских прямодушная домработница сообщила ей, что «Инара Оскаровна поехала в союз к этим бармалеям». А адрес бармалеев, как ни странно, оказался в обыкновенном справочнике.
Офис Дворянского союза — недавняя вотчина усопшего Федора Федоровича Хованского — помещался, как и полагается такому союзу, в ампирном особнячке. В тихом переулке в пределах, естественно, Бульварного кольца.
Проникнуть в оный Светловой удалось, в общем, без особого труда… Потому что, как оказалось, в «благородном семействе» было не до нее.
Инару Оскаровну Хованскую, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении в меру худощавой гибкой брюнеткой, одетой во что-то поблескивающее — аки змеиная шкурка! — Аня застала в ампирном кабинетике, на котором еще висела табличка «Ф. Ф. Хованский»… И застала в тот незабываемый миг, когда вдова Хованского метала громы и молнии.
Светлова явно угодила в разгар какой-то разборки…
Объектами молний были две древние старушки, втягивавшие, как черепахи, от страха головы в плечи и пытавшиеся прошамкать что-то про «наследие Федора Федоровича»…
Сделать это им удавалось с большим трудом, поскольку Инара Оскаровна энергично и на корню пресекала эти робкие и, прямо скажем, малоудачные попытки.
— Хватит мне совать под нос пергаменты! — вопила она. — Понимаете? Хватит!
И Инара Оскаровна энергичным размашистым движением, каким, наверное, помещицы отвешивали плюхи крепостным, смахнула со стола кое-какие бумаги…
Да, в общем, практически все, что на столе было, и смахнула… Замах у вдовы был не слабый.
Файловые папочки, как стрекозки с прозрачными крылышками, полетели по кабинету.
Старушки еще глубже втянули головы.
— И нечего ссылаться на какие-то там «распоряжения»! Ничего я вам не отдам! Все, что осталось от Федора, принадлежит только мне!
— Но… — собравшись с духом, прошелестели бабушки.
— Никаких «но»! — отрезала Инара Оскаровна. И так грозно глянула на древних представительниц дворянства, что у Светловой не осталось сомнений: отравить не отравит, но прибить кого-нибудь под горячую руку Инара Оскаровна может запросто.
— Но…
— Молчать! Каковы старые мерзавки? Подозревать меня в том, что я отравила собственного мужа! Распускать сплетни! Да у меня есть такие доказательства, что вы и после смерти будете в гробу переворачиваться, вспоминая о том, что посмели меня оклеветать!
— Но это не мы…
— А я знаю! Достоверно знаю, что вы. И нечего пудрить мне мозги! Именно вы двое распускаете обо мне в союзе эти сплетни!
— Ваша фамилия обязывает вас… — прошелестели, очевидно, из последних сил бабушки, — вести себя достойно! И эти ваши выражения…
— Ничего она меня не обязывает, эта фамилия, старые вы калоши!
— Но…
— Сказать вам, старые жабы, мою девичью фамилию?
— Ну… если вам так хочется…
— Тогда слушайте… Пысь!
— Что-о?
— Пысь.
— Как… извините?
— Не извиняйтесь! Да я — Пысь. Инара Пысь. И знаете… теперь, когда Федор упокоился, я верну эту фамилию себе снова! Меня, знаете ли, не волнуют все эти ваши Гедиминасы и родословные из «Бархатной книги»… Я знаю то, что знаю. Я Инара Пысь! И нисколько об этом не жалею.
«Вот она, истинная свобода, — ошеломленно взирала на гордую женщину Светлова. — Вот она, широта мышления, дерзость быть самим… не стесняться, что ты Пысь… Инара Пысь! Человек третьего тысячелетия… Человек будущего… каким и представлял его себе Антон Павлович Чехов… Человек, свободный от предрассудков и тщеславия… Кто бы мог подумать, что этого человека будут звать Инара Пысь?!»
Между тем под напором и градом молний старушки, мало-помалу продвигаясь и пятясь к двери, окончательно ретировались. Можно сказать, сошли на нет.
У Светловой осталось ощущение, что грозная вдова просто выдавила их своим напором из кабинета как нечто раздражающее и малосущественное.