Фанфан-Капкан - страница 8

Мать что-то заворчала насчет того, что с таких, как он, Фанька, работников никакого прибавку, одни разоры, и чего-то еще, но он прислушиваться не стал, его интересовало другое.

— Ко мне Колька не заходил Назаров?

Мать по Кольке прошлась тоже довольно круто, не в настроении была чего-то с утра, но Колька, оказывается, не заходил. Забегал только бригадир Мищихин.

— А он зачем? — забеспокоился Феофан.

— Леший его знат, — отрезала мать, — прогнала я его, баламута. Прибегал ругаться.

— На кого?

— Не на меня же, чего мне с им, со свистком.

— Значит, на меня?

— Ну!

Феофан наспех оделся, сполоснул лицо, завтракать не стал, хотя мать и понуждала. Не до завтрака. На душе ворочалась тревога. Побежал прямо к плотине.

То, что он увидел, резануло ножом по сердцу.

Плотины уже не было. Экскаватор вычерпывал из воды последние железяки, камни, грунт, рушил остатки его труда, доламывал, дотерзывал его давнюю мечту — восстановить Белое озеро.

Суетились вокруг мужики, человек пять. Среди них был и Колька Назаров со своим бульдозером. Рядом с экскаватором стоял сам председатель Юдин, тут же, конечно, сновал и Мищихин.

На подошедшего Феофана все обернулись почему-то разом и замолчали. Даже экскаватор перестал работать. Юдин злой, рот перекошен, крикнул, не отходя от экскаватора:

— У тебя, говорят, разрешение имеется на это безобразие?

Даже имени не назвал.

— Нету у меня никакого разрешения, — тихо сказал Феофан.

— Нет, так судить будем! Ответишь нам!

Феофан молча махнул рукой и пошел прочь.

Его догнал Колька Назаров, пошел рядом.

— Ты это брось! Зря ты связался с этим самодуром. Он тебе за собрание мстит…

— Эх, люди! — горько сказал Феофан. — Что за народ, а! Бездумные все… Озеро же гибнет, а они…

Колька с ним дальше не пошел, отстал, вернулся назад, доламывать плотину.

Феофан сел на озерный берег, меж мелкого, выбивающегося из земли осинника, где еще совсем недавно плескалась вода. Затем лег на траву лицом вниз.

Ox и медведя развелось в этом году, ох и развелось! И откуда их столько взялось в один-то год? Сбежались с других мест, что ли? Как клопы, например. Их в одном доме чем-нибудь посыплешь, они в другой кидаются и кусаются, изголодавшиеся по свежей кровушке, с еще большим остервенением.

А может, просто год такой урожайный на медведя выдался? Бывают же года урожайные на морковку, на клубнику. Почему же не может быть на медведя? Трех коров задрали, шутка сказать. Вроде и меры предпринимали всякие: перестали выгонять буренок на дальние летние пастбища, на старые пожни, стали держать их в прилесках да кулигах, навязали им на шеи колоколец, чтобы отпугивали медвежью братию. Теперь не стадо — колокольный оркестр, сопровождаемый мычаньем. Пастушьего голоса теперь не слышно — все перебивает разноголосье бубенцов.

И что бы вы думали! Не помогло. Только оплошает какая-нибудь рогатая Ласточка или Певунья, сунется в клеверный травостой, впадающий углом в лес, и пожалуйста — из-за куста на нее вываливается громадный и могучий хозяин леса. Только бубенчик последний раз звякнет, и все — нет коровенки!

А уж в лесу самом и говорить нечего, сплошные страхи. Особенно под осень, когда пошла, повалила ягода, грибы да прочая благодать. Народ хлынул в чащу за таежными дарами с кузовами, с пестерями. И нате вам! То тут, то там следы медведя, помет, а то и сама морда лохматая из-за дерева высунется. Тогда крику, визгу — не приведи господи, баба в одну сторону, мишка в другую — не известно, кто кого больше испугался. Чего уж говорить о неподготовленном и темном лесном обитателе. А уж рассказов, да приврут еще…

Бабка Калинична кудахтала в деревенском магазине:

— Ой, женочки, вот беда-то, ведь чуть меня ушкуй-от не заломал, анчехрист.

Была бабка худа до крайности, низкоросла и костиста, и народ поэтому сомневался.

— Нужна ты ему очень, Аграфена Калинична, он бы кого помасластей избрал для продовольствия.

Но Калинична шуток не воспринимала, видимо и впрямь перенесла серьезную стычку с лесным хищником, рассказывала:

— За малиной вчерась пошла, женочки, в Бревенник. В куст-от залезла, копошусь в ем, а малин-та ядреняшша, хорошашша, стрась, увлеклась я, ягоды кладу да кладу в туесок. Потом слышу, о! Кто-то в кусту-то с другой-от стороны шамкат. А я и вниманья-то не обрашшаю, думаю, Васька Беляев, хто ешшо, он намедни собирался в Бревенник-от, кладу да кладу, ем да ем.