Фантомная боль - страница 27
Но я не пошел домой, а сказал следующее:
— Хорошо функционировать — значит притворяться.
Так поздним вечером с моих губ сорвалось отеческое наставление. Что-то вроде: «Это так со всеми, не бойся, детка, жизнь — это всего лишь кукольный театр для взрослых».
Она кивнула с таким видом, словно ей уже не раз приходилось это слышать.
— Ах, — вздохнула она, — наверное, мне никогда не стать хорошей любовницей.
Что-что, я не ослышался?
— Я не об этом, — строго сказал я. — Я говорил о функционировании.
— А ты сам хорошо функционируешь? — вдруг спросила Ребекка.
— Да в общем, не жалуюсь, — ответил я и притворился, будто пытаюсь затереть пятно на скатерти.
Смерть меня еще не коснулась, но умирающих я успел повидать, у одних это дело двигалось быстро, у других медленно, однако моя собственная смерть еще не стояла на повестке дня, хотя моя жена неоднократно указывала мне на близорукость подобной уверенности. Чем больше времени я проводил с Ребеккой, тем сильнее ко мне подбиралось предчувствие скорого свидания со смертью.
— Тебе не кажется, что люди, за редким исключением, красивей, когда улыбаются? — спросил я и посмотрел на нее, немного склонив голову набок, со слегка ироничной улыбкой на губах.
Возможно, она готовилась стать роковой женщиной, но ее обучение страдало пробелами, и в результате сейчас я сидел за столом с бракованной роковой женщиной, которая наполовину еще оставалась троллем. Похоже, всю свою жизнь она была тем, что хотели в ней видеть другие, — есть люди, которые всегда принимают окраску окружающей среды. Вот только я не знал, какой хочу ее видеть я. Во всяком случае, пока я этого не знал.
Ребекка не разделяла моего мнения об улыбающихся людях.
— Это на самом деле так, у моделей всегда капризно-скучающий вид, — ответила она.
Если у всякого одиночества есть запах, то какой запах был у ее одиночества? Я принюхался, но ничего не почувствовал. Правда, у меня был заложен нос: то ли начиналась простуда, то ли как раз заканчивалась. Я за этим не следил. Простуды приходили и уходили.
Я перевел разговор на другую тему:
— Один француз как-то раз сказал мне, что единственное, чего хочет мужчина, — это рассмешить женщину.
А неплохо выразился тот француз. И пускай это была ложь, но ложь прекрасная, из тех, что пусть на несколько секунд, но возвышают нас.
— Ах, — вздохнула Ребекка, — такого француза мне еще встречать не приходилось.
Тем временем в тарелку со спагетти высыпали тертый сыр. Мы с ней с интересом наблюдали.
— Ты его лично знаешь, этого француза? — спросила Ребекка.
— Он исчез из моей жизни, — ответил я, — но фруктовый салат здесь вкусный, они готовят его каждый день, и всегда из свежих фруктов.
В этом ресторане не было муляжей рыб, которые можно рассматривать. Не было здесь и коллекций бабочек, и динозавров тоже не было. Только горстка натертого сыра, штук двадцать лотерейных билетов у меня во внутреннем кармане, да еще кучка стариков, местных завсегдатаев, которых я видел до этого уже раз шестьдесят. Некоторые сдавали прямо на глазах, день ото дня. Интересно, когда и ты начнешь сдавать день ото дня, сам это заметишь?
Ребекка немного помешала фруктовый салат — она его все-таки заказала.
— Ешь на здоровье, — подбодрил ее я, — сегодня это бесплатно. — А спустя некоторое время поинтересовался: — Где ты научилась так ловко обращаться с ножом и вилкой?
— В английской частной школе. Мясо там давали — прожевать невозможно, зато мы научились красиво вести себя за столом.
— И что же это было за мясо?
— Понятия не имею, только оно было несъедобное.
— Тебя там били? Палкой?
— Нет, но меня регулярно ставили в угол лицом к стенке.
— Мне это хорошо знакомо, — вздохнул я.
У моей жены тоже были пациенты, которые целые дни проводили уткнувшись носом в стенку.
Пожилая супружеская пара рядом с нами с трудом поднялась из-за стола. Двое официантов под руки потащили старика через весь ресторан к такси. Его жена несла его трость. Мне нравится чувствовать себя окруженным инвалидами и людьми в бедственном положении. От этого собственная ситуация кажется еще более-менее терпимой.